А. С. Пушкин в зеркале критики Серебряного века

---

В. С. Соловьев (1853-1900) Судьба Пушкина↓

И. Ф. Анненский (1855-1909) Пушкин и Царское Село↓

В.В. Розанов Пушкин↓

В. Я. Брюсов (1873-1924) «Медный Всадник»↓

В. Ф. Ходасевич(1886-1939) Петербургские повести Пушкина↓

М. О. Гершензон (1869-1925) Мудрость Пушкина↓

А. А. Блок (1880-1921) О назначении поэта (Речь, произнесенная в Доме литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина)↓

С. Л. Франк (1877-1950) Светлая печаль↓

И. А. Ильин (1883-1954) Пророческое призвание Пушкина↓

С. Н. Булгаков (1871-1944) Жребий Пушкина↓

Г. В. Адамович (1892-1972) Пушкин↓

П. Б. Струве (1870-1944) Дух и слово Пушкина↓

М. И. Цветаева (1892-1941) Пушкин и Пугачев↓

А. А. Ахматова (1889-1966) «Каменный гость» Пушкина»↓

В. С. Соловьев (1853-1900)

Судьба Пушкина

<…> В Пушкине, по его собственному свидетельству, были два различные и несвязные между собою существа: вдохновенный жрец Аполлона и ничтожнейший из ничтожных детей мира. Высшее существо выступило в нем не сразу, его поэтический гений обнаруживался постепенно. В ранних его произведениях мы видим игру остроумия и формального стихотворческого дарования, легкие отражения житейских и литературных впечатлений. Сам он характеризует такое творчество, как «изнеженные звуки безумства, лени и страстей». Но в легкомысленном юноше быстро вырастал великий поэт, и скоро он стал теснить «ничтожное дитя мира». Под тридцать лет решительно обозначается у Пушкина «смутное влеченье чего-то жаждущей души», – неудовлетворенность игрою темных страстей и ее светлыми отражениями в легких образах и нежных звуках. «Познал он глас иных желаний, познал он новую печаль». Он понял, что «служенье муз не терпит суеты», что «прекрасное должно быть величаво», т. е. что красота, прежде чем быть приятною, должна быть достойною, что красота есть только ощутительная форма добра и истины.

<…>

Светлый ум Пушкина хорошо понимал, чего от него требовали его высшее призвание и христианские убеждения; он знал, что должно делать, но он все более и более отдавался страсти оскорбленного самолюбия с ее ложным стыдом и злобною мстительностью. <…>

Поэзия сама по себе не есть ни добро, ни зло: она есть цветение и сияние духовных сил – добрых, или злых. У ада есть свой мимолетный цвет и свое обманчивое сияние. Поэзия Пушкина не была и не могла быть таким цветом и сиянием ада, а сохранить и возвести на новую высоту добрый смысл своей поэзии он уже не мог бы, так как ему пришлось бы всю душу свою положить на внутреннее нравственное примирение с потерянным в кровавом деле добром. Не то, чтобы дело дуэли само по себе было таким ужасным злом. Оно может быть извинительно для многих, оно могло быть извинительно для самого Пушкина в пору ранней юности. Но для Пушкина 1837 г., для автора «Пророка», убийство личного врага, хотя бы на дуэли, было бы нравственною катастрофою, последствия которой не могли бы быть исправлены «между прочим», в свободное от литературных занятий время, – для восстановления духовного равновесия потребовалась бы вся жизнь. <…>

1897

И. Ф. Анненский (1855-1909)

Пушкин и Царское Село

<…> Если на его лире, бесконечно видоизменяясь, никогда не смолкали «те гимны важные, внушенные богами…» и если слова Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво» — истинное поэтическое признание, то за юношескими впечатлениями поэта в Царском Селе должна утвердиться их настоящая ценность.

Именно здесь, в этих гармонических чередованиях тени и блеска: лазури и золота; воды, зелени и мрамора; старины и жизни; в этом изящном сочетании природы с искусством Пушкин еще на пороге юношеского возраста мог найти все элементы той строгой красоты, которой он остался навсегда верен и в очертаниях образов, и в естественности переходов, и в изяществе контрастов (сравните их хотя бы с прославленными державинскими), и даже в строгости ритмов (например, в пятистопных ямбах «Бориса Годунова», где однообразная и величавая плавность достигается строгим соблюдением диерезы после четвертого слога).

Вы скажете: он видел после Кавказ, море, степи. Не обесценивая впечатлений южного периода, я позволил бы себе заметить, что Пушкин любовался грандиозными картинами гор и волн после того, как глаз его воспитался на спокойно и изящно-величавых контурах Царскосельских садов. Этого мало: в Царском Селе поэта окружали памятники нашего недавнего прошлого, в нем еще жил своей грандиозной и блестящей красотой наш восемнадцатый век, и Пушкин должен был тем живее чувствовать славу и обаяние недавних подвигов русского оружия, что его первые царскосельские годы совпали с событиями Отечественной войны. Не отсюда ли, не из этих ли садов, не от этих ли памятников, простых и строгих, но много говоривших сердцу впечатлительного юноши, идут те величавые образы, которые так бесконечно разнообразны на страницах его поэзии? <…>

Еще в «Воспоминаниях в Царском Селе» (1815) поэт изобразил два памятника: великолепный — Орловский, а рядом

В тени густой угрюмых сосен
Воздвигся памятник простой

— в честь победителя при Кагуле, Румянцева.

В этом сочетании нельзя ли видеть первого намека, первого эскиза для тех грандиозных образов, которые позже Пушкин облек: один — чертами Кутузова, другой — Барклая де Толли?

Не здесь ли Пушкина стали волновать впервые идеи исторической правды и возмездия? Не от спокойных ли гранитов Царскосельского сада шла мысль поэта, которая вылилась потом в великодушный призыв к оправданию развенчанной тени Наполеона?

Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!

Не здесь ли Пушкин вообще получил вкус к историческим занятиям, эту склонность, столь определительную для всей его литературной деятельности?

Оставаясь в области лиризма, мы найдем, что именно в Царском Селе, в этом парке «воспоминаний» по преимуществу, в душе Пушкина должна была впервые развиться наклонность к поэтической форме воспоминаний, а Пушкин и позже всегда особенно любил этот душевный настрой. <…>

1899

В.В.Розанов

Пушкин

<…> У Пушкина давно замечено тяготение к контрастам. В таком отношении контраста стоят сын и отец в «Скупом рыцаре»; входящий к Альберту еврей есть еще контраст к легкомысленному и великодушному рыцарю и с тем вместе он ни мало не сроден и с рыцарем-отцом. Рачительный Сальери и гениальный Моцарт – в таком же между собою отношении взаимного отрицания. <…> Мир был для Пушкина необозримым пантеоном, полным божеского и богов, однако, везде в контрасте друг с другом, и везде – без вечного, которому-нибудь поклонения. Это и делает абсолютным его, но без абсолютного в нем кроме одного искания бестрепетной правды во всем, что занимало его ум. Вечный гений – среди преходящих вещей.

«Преходящими вещами» и остались для Пушкина все чужеродные идеалы. Они не отвергнуты, не опрокинуты. Нет, они все стоят на месте, и через поэзию Пушкина исторгают у нас слезы. Отсюда огромное воспитывающее и образующее значение Пушкина. Это – европейская школа для нас, заменяющая обширное путешествие и обширные библиотеки. Но дело в том, что сам Пушкин не сложил своих костей на чужом кладбище, но, помолившись, вернулся на родину цел и невредим. < …> Он ни в чем не был напряжен. И… с Байроном он был Байрон; с Ариной Родионовной – угадчик ее души, смиренный записыватель ее рассказов; и когда пришлось писать «Историю села Горюхина», писал ее как подлинный горюхинец. Универсален и прост, но всегда и во всем; без швов в себе; без «разочарований» и переломов. В самом деле, не уметь разочаровываться, а уметь только очаровывать – замечательная черта положительности. <…>

Обращаясь к императору Николаю, он говорил:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни,

Но правдой он привлек сердца;

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукий,

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье.

Семейным сходством будь же горд,

Во всем будь пращуру подобен,

Как он – неутомим и тверд

И памятью, как он, незлобен.

Этой твердости и спокойствия тона не было у Жуковского, не было у нервно-капризного Грибоедова. Из этого трезво спокойного настроения его души вытекли внешние хлопоты его об основании журнала: его черновые наброски в самом деле все представляют собою как бы подготовительный материал для журнала; из них некоторые в тоне и содержании суть передовые статьи первоклассного публициста, другие суть критические статьи, и последние всегда большей зрелости и содержательности, чем у Белинского.

Появление «Современника» в формате, сохранившемся до минуты закрытия этого журнала, самым именем своим свидетельствует о крайней жадности Пушкина применить свой трезвый гений к обсуждению и разрешению текущих жизненных вопросов. Так из поэта и философа вырастал и уже вырос гражданин. <…>

С достаточным правом во всяком случае можно предполагать, что если бы Пушкин прожил еще десять-двадцать лет, – то плеяда талантов, которых в русской литературе вызвал его гений, соединилась бы под его руководством в этом широко и задолго задуманном журнале. И история нашего развития общественного была бы вероятно иная, направилась бы иными путями. Гоголь, Лермонтов, Белинский, Герцен, Хомяков, позднее Достоевский пошли вразброд. Между ними раскололось и общество. Все последующие, после Пушкина, русские умы были более, чем он, фанатичны и самовластны, были как-то неприятно партийны, очевидно, не справляясь с задачами времени своего, с вопросами ума своего, не умея устоять против увлечений. Можно почти с уверенностью сказать, что проживи Пушкин дольше, в нашей литературе, вероятно, вовсе не было бы спора между западниками и славянофилами, в той резкой форме, как он происходил, потому что авторитет Пушкина в его литературном поколении был громаден, а этот спор между европейским Западом и Восточной Русью в Пушкине был уже кончен, когда он вступил на поприще журналиста. <…>

В. Я. Брюсов (1873-1924)

«Медный Всадник»

<…> «Вступление» после картины современного Пушкину Петербурга, прямо названного «творением Петра», заканчивается торжественным призывом к стихиям – примириться со своим поражением и со своим пленом.

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия!

Да умирится же с тобой

И побежденная стихия:

Вражду и плен старинный свой

Пусть волны финские забудут…

Но Пушкин чувствовал, что исторический Петр, как ни преувеличивать его обаяние, все же останется только человеком. Порою из-под облика полубога будет неизбежно выступать облик просто «человека высокого роста, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, который, облокотясь на стол, читает гамбургские газеты» («Арап Петра Великого»). И вот, чтобы сделать своего героя чистым воплощением самодержавной мощи, чтобы и во внешнем отличить его ото всех людей, Пушкин переносит действие своей повести на сто лет вперед («Прошло сто лет…») и заменяет самого Петра – его изваянием, его идеальным образом. Герой повести – не тот Петр, который задумывал «грозить Шведу» и звать к себе «в гости все флаги», но «Медный Всадник», «горделивый истукан» и прежде всего «кумир». Именно «кумиром», т. е. чем-то обожествленным, всего охотнее и называет сам Пушкин памятник Петра. /Выражение «гигант» не принадлежит Пушкину; это — поправка Жуковского. (Примеч. В. Я. Брюсова.)/

Во всех сценах повести, где является «Медный Всадник», изображен он как существо высшее, не знающее себе ничего равного. На своем бронзовом коне он всегда стоит «в вышине»; он один остается спокойным в час всеобщего бедствия, когда кругом «все опустело», «все побежало», все «в трепете». Когда этот Медный Всадник скачет, раздается «тяжелый топот2, подобный «грома грохотанью», и вся мостовая потрясена этим скаканьем, которому поэт долго выбирал подходящее определение – «тяжело-мерное», «далеко-звонкое», «тяжело-звонкое». Говоря об этом кумире, высящемся над огражденною скалою, Пушкин, всегда столь сдержанный, не останавливается перед самыми смелыми эпитетами: это – и «властелин Судьбы», и «державец полумира», и (в черновых набросках) «страшный царь», «мощный царь», «муж Судьбы», «владыка полумира».

Высшей силы это обожествление Петра достигает в тех стихах, где Пушкин, забыв на время своего Евгения, сам задумывается над смыслом подвига, совершенного Петром:

О, мощный властелин Судьбы!

Не так ли ты над самой бездной,

На высоте уздой железной

Россию поднял на дыбы?

Образ Петра преувеличен здесь до последних пределов. Это уже не только победитель стихий, это воистину «властелин Судьбы». Своей «роковой волей» направляет он жизнь целого народа. Железной уздой удерживает он Россию на краю бездны, в которую она уже готова была рухнуть /Мы понимаем это место так: Россия, стремительно несясь вперед по неверному пути, готова была рухнуть в бездну. Ее «седок», Петр, вовремя, над самой бездной, поднял ее на дыбы и тем спас. Таким образом, в этих стихах мы видим оправдание Петра и его дела. Другое понимание этих стихов, толкующее мысль Пушкина как упрек Петру, который так поднял на дыбы Россию, что ей осталось «опустить копыта» только в бездне, – кажется нам произвольным. Отметим кстати, что во всех подлинных рукописях читается «поднял на дыбы», а не «вздернул на дыбы» (как до сих пор печаталось и печатается во всех изданиях). (Примеч. В. Я. Брюсова.)/. И сам поэт, охваченный ужасом перед этой сверхчеловеческой мощью, не умеет ответить себе, кто же это перед ним.

Ужасен он в окрестной мгле!

Какая дума на челе!

Какая сила в нем сокрыта!

…………………………………

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?

Таков первый герой «петербургской повести»: Петр, Медный Всадник, полубог. Пушкин позаботился, чтобы второй герой, «бедный, бедный мой Евгений», был истинною ему противоположностью. <…>

1909

В. Ф. Ходасевич(1886-1939)

Петербургские повести Пушкина

<…> Силы неведомые, нежданные и враждебные не дают жизни простых и смирных людей течь беспрепятственно. Они непрошено вторгаются в эту жизнь, как кто-то, нанявшийся в кухарки к коломенской вдове; они врываются, как Варфоломей ворвался в уединенный домик на Васильевском; они рушат и сносят все на своем пути, как воды, разрушившие домик Параши и ее матери. Таков внутренний, основной параллелизм всех этих повестей, теперь уже не двух, а трех. Борьба человека с неведомыми и враждебными силами, лежащими вне доступного ему поля действий, и составляет фабулу как «Уединенного домика на Васильевском», так и «Домика в Коломне» и «Медного Всадника».

«Медный Всадник» – апофеоз Петра. Но в глазах Пушкина великое и прекрасное в Петре сочеталось с ужасным:

…Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
(«Полтава»)

Так и в момент создания «Медного Всадника» Пушкин понимал, что все-таки царь Петр есть гений, душa того бедствия, которое стряслось над Евгением. Знал он и то, что, олицетворяя ужас в Петре, он в известном смысле делает трагедию «бедного Евгения» трагедией всей России. Поэтому правы те, кто, начиная еще с Белинского, придает «Медному Всаднику» смысл трагедии национальной. Такого смысла не упускал из виду и сам Пушкин, особенно в первой половине вступления и в словах второй части:

О мощный властелин Судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Но этот смысл повести – не единственный. Он лишь тесно прирос к другому, мною уже указанному, ради которого и подчеркнут не только несокрушимый, «медный», но и фантастический, страшный, демонский лик Петра. Но то, что для Пушкина было и прекрасно, и ужасно, для Евгения было только ужасно. То, на что спокойно мог смотреть Пушкин, было нестерпимо глазам Евгения. Он видел только демонический лик Петра. Ему казалось, что царь над волнами высится как их глава, как страшный и неподвижный предводитель демонов. И снова: «Ужасен он в окрестной мгле!» И не разберешь, усмиряет ли демонов его «простертая рука» – или их возбуждает, ведет на приступ. <…>

Что касается внутреннего соотношения повестей, то оно может быть установлено следующим образом. Основание всей группы – «Уединенный домик на Васильевском». Основная тема – столкновение человека с темными силами, его окружающими. Подарив «Уединенный домик» Титову, Пушкин отнесся к повести как к первоначальному, еще хаотическому, черновому замыслу. Расчленение этого хаоса привело поэта к созданию «Домика в Коломне» – повести, в которой возникшее столкновение разрешено комически, с победой на стороне человека. «Медный Всадник», как и сам «Уединенный домик на Васильевском», служит примером разрешения трагического. Однако и в «Уединенном домике на Васильевском», и в «Домике в Коломне», и в «Медном Всаднике» инициатива столкновения принадлежит темным силам. Продолжая расчленение основной темы, Пушкин впоследствии дает пример обратной возможности, то есть случая, когда инициатива конфликта принадлежит самому человеку: таким примером служит «Пиковая Дама». Здесь следует еще подчеркнуть, что трагическое разрешение конфликта объединительно выражено и здесь точно в такой же форме, как в двух предыдущих случаях: главный герой повести, Германн, сходит с ума. <…>

Итак, и Павла, и Евгения, и Германна, вступивших в сознательную борьбу с «чертями», которым «охота вмешиваться в людские дела», постигла одна и та же прискорбная участь. Только вдова из «Домика в Коломне» благополучно выдержала натиск темных сил. Но она и не думала с ними бороться как с дьяволами. Того, кто забрался к ней в дом, сочла она вором, не больше. Она его обессилила внезапным разоблачением – и «вор» бежал, как бежал Варфоломей, хотя и слишком поздно, но тоже разоблаченный Верой. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что последний вывод из пушкинских петербургских повестей таков: возводя черта на слишком высокую ступень или хотя бы только поднимая его до себя, как делали Павел, Евгений и Германн, мы лишь увеличиваем его силу, – и борьба с ним становится для нас невозможной. Дьявол, как тень, слишком скоро перерастает своего господина. Однако для всех, кто мыслит и колеблется, неизбежна участь этих «безумцев бедных». <…>

Тою же осенью 1830 года, там же, в Болдине, почти одновременно с «Домиком в Коломне» написаны «Каменный Гость» и «Гробовщик». Прямая связь между последними двумя произведениями зорко замечена была еще А.С. Искозом в его статье о «Повестях Белкина», хотя и была истолкована несколько иначе. В самом деле: вызов пьяного и глупого гробовщика совершенно тождествен с вызовом Дон Жуана: и тот и другой в порыве дерзости зовут мертвецов к себе на ужин. Мертвецы приходят. Но сознательно дерзкий Жуан погибает: ожившая статуя губит его, как погубил оживший Всадник Евгения. А дерзнувший спьяна, по глупости гробовщик принимает у себя целую толпу мертвых, но потом просыпается – и все оказывается вздором, маревом, сном, и он мирно садится пить чай. <…>

1915

М. О. Гершензон (1869-1925)

Мудрость Пушкина

<…> Мицкевич несомненно был прав, когда назвал «Пророка» Пушкина его автобиографическим признанием. Недаром в «Пророке» рассказ ведется от первого лица; Пушкин никогда не обманывал. Очевидно, в жизни Пушкина был такой опыт внезапного преображения; да иначе откуда он мог узнать последовательный ход и подробности события, столь редкого, столь необычайного? В его рассказе нет ни одного случайного слова, но каждое строго-деловито, конкретно и точно, как в клиническом протоколе. Эти удивительные строки надо читать с суеверным вниманием, чтобы не упустить ни одного признака, потому что то же может случиться с каждым из нас, пусть частично, и тогда важно проверить свой опыт по чужому. Показание Пушкина совершенно лично, и вместе вневременно и универсально; он как бы вырезал на медной доске запись о чуде, которое он сам пережил и которое свершается во все века, которое, например, в конце 1870-х годов превратило Льва Толстого из романиста в пророка.

Уже первое четверостишие ставит меня в тупик: нужно слишком много слов, чтобы раскрыть содержание, заключенное в 15 словах этой строфы. Пушкин свидетельствует, что моменту преображения предшествует некое тайное томление, тоска, беспричинная тревога. Дух жаждет полноты, сам не зная какой, привычный быт утратил очарование, и жизнь кажется пустыней. И вдруг, — помимо личной воли, помимо сознания, непременно вслед за каким-нибудь житейским событием, может быть малым, но глубоко потрясающим напряженные нервы («на перепутьи»), — наступает чудо.

И вот, начинается преображение: ущербное существо постепенно наполняется силою. Кто мог бы подумать, что ранее всего преображаются органы чувств? Но Пушкин определенно свидетельствует: чудо началось с того, что я стал по иному видеть, стал замечать то, что раньше было скрыто от моих взоров, хотя и всечасно пред ними. Затем безмерно стал чуток мой слух; я услыхал невнятные мне дотоле вечно звучащие голоса вещей. Еще прошел срок, и я не узнал своей речи; точно против воли, я стал скрытен в слове, заговорил мудро и осторожно. Только теперь, когда непонятным образом обновлены уже и зрение, и слух, и слово, — только теперь человек ощущает в себе решимость признаться себе самому и исповедовать пред людьми, что он преображен (пылающий уголь вместо сердца). Но и сознав себя, он одну минуту испытывает смертельный ужас, ибо преображением он исторгнут из общежития и противопоставлен ему, как безумный: «Как труп, в пустыне я лежал». Но вот, нахлынул последний вал, — душа исполнилась до края; теперь он знает: это не личная воля его, это Высшая воля стремится широким потоком чрез его дух. Отныне он не будет действовать, ибо дух его полон; его единственным действием станет слово: «Глаголом жги сердца людей». В то время как деятели будут бороться со злом и проводить реформы, он будет, может быть, выкликать: «Lumen coelum, sancta Rosa!» и клич его будет устрашать ущербных, грозя им Страшным судом.

Наконец, последняя форма экстатической полноты — вдохновение поэта. Это полнота перемежающаяся, наступающая внезапно и так же внезапно исчезающая. Человек, всецело погруженный в ущербное бытие, вдруг исполняется силой; жалкий грешник на краткое время становится пророком, и глаголом жжет сердца людей. Эту двойственность Пушкин изобразил в стихотворении «Поэт». Чем вызывается преображение? чей непостижимый призыв вдруг пробуждает спящую душу? — здесь все тайна; Пушкин говорит метафорами: «Аполлон требует поэта», «до слуха коснулся божественный глагол». Но самую полноту он изображает отчетливо, и если собрать воедино черты, которыми Пушкин обрисовал вдохновение, то оно может быть определено, как гармонический бред. <…>

Что́ Пушкин называет «умом», в отличие от рассудка, — тождественно для него с вдохновением: «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии». («О вдохновении и восторге», 1824 г.) Здесь весь смысл — в слове: «живейшему»; на нем ударение. Если бы критики, читая «Вакхическую песнь» Пушкина, сумели расслышать главное в ней, — ее экстатический тон, — они не стали бы объяснять слова: «да здравствует разум!» как прославление научного разума. Это стихотворение — гимн вдохновенному разуму, уму-солнцу, которому ясно противопоставляется «ложная мудрость» холодного, расчетливого ума.

Разум порожден остылостью духа (думы по его определению суть «плоды подавленных страстей»). Там, в низинах бытия, где прозябают холодные, разум окреп и вычислил свои мерила, и там пусть царствует, — там его законное место. Но едва вспыхнуло пламя, — личность тем самым изъята из-под власти разума; да не дерзнет же он святотатственно стеснять бушевание страсти. Вот почему Пушкин, страшно сказать, ненавидит просвещение и науку. Для Пушкина просвещение — смертельный яд, потому что оно дисциплинирует стихию в человеческом духе, ставя ее помощью законов под контроль разума, тогда как в его глазах именно свобода этой стихии, ничем не стесненная, есть высшее благо. Вот почему он просвещение, т. е. внутреннее укрощение стихии, приравнивает к внешнему обузданию ее, к деспотизму. Эти два врага, говорит он, всюду подстерегают божественную силу:

Судьба людей повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Иль просвещенье, иль тиран;

В «Цыганах» читаем:

Презрев оковы просвещенья,
Алеко волен как они;

и в уста Алеко он влагает такой завет сыну:

Расти на воле, без уроков…
Пускай цыгана бедный внук
Не знает неги просвещенья
И пышной суеты наук.

Сколько усилий было потрачено, чтобы забелить это черное варварство Пушкина! Печатали: «там на страже — Непросвещенье иль тиран», или: «Коварство; злоба и тиран», «Иль самовластье, иль тиран», и в песне Алеко: «Не знает нег и пресыщенья». Но теперь мы знаем, что Пушкин написал именно так. <…>

1919

 

А. А. Блок (1880-1921)

О назначении поэта (Речь, произнесенная в Доме литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина)

<…> Пушкин разумел под именем черни приблизительно то же, что и мы. Он часто присоединял к этому существительному эпитет «светский», давая собирательное имя той родовой придворной знати, у которой не осталось за душой ничего, кроме дворянских званий; но уже на глазах. Пушкина место родовой знати быстро занимала бюрократия. Эти чиновники и суть наша чернью; чернью вчерашнего и сегодняшнего дня: не знать и не простонародье; не звери, не комья земли, не обрывки тумана, не осколки планет, не демоны и не ангелы. Без прибавления частицы «не» о них можно сказать только одно: они люди; это – не особенно лестно; люди – дельцы и пошляки, духовная глубина которых безнадежно и прочно заслонена «заботами суетного света».

Чернь требует от поэта служения тому же, чему служит она: служения внешнему миру; она требует от него «пользы», как просто говорит Пушкин; требует, чтобы поэт «сметал сор с улиц», «просвещал сердца собратьев» и пр.

Со своей точки зрения, чернь в своих требованиях права. Во-первых, она никогда не сумеет воспользоваться плодами того несколько большего, чем сметание сора с улиц, дела, которое требуется от поэта. Во-вторых, она инстинктивно чувствует, что это дело так или иначе, быстро или медленно, ведет к ее ущербу. Испытание сердец гармонией не есть занятие спокойное и обеспечивающее ровное и желательное для черни течение событий внешнего мира. <…>

Однако дело поэта, как мы видели, совершенно несоизмеримо с порядком внешнего мира. Задачи поэта, как принято у нас говорить, общекультурные; его дело – историческое. Поэтому поэт имеет право повторить вслед за Пушкиным:

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Говоря так, Пушкин закреплял за чернью право устанавливать цензуру, ибо полагал, что число олухов не убавится.

Дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов; скорее добытая им гармония производит отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем среднечеловеческое, из груды человеческого шлака. Этой цели, конечно, рано или поздно достигнет истинная гармония; никакая цензура в мире не может помешать этому основному делу поэзии.

Не будем сегодня, в день, отданный памяти Пушкина, спорить о том, верно или неверно отделяя Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической. Мы знаем, что он требовал «иной», «тайной» свободы. По-нашему, она «личная»; но для поэта это не только личная свобода:

…Никому

Отчета не давать; себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья —

Безмолвно утопать в восторгах умиленья —

Вот счастье! Вот права!..

Это оказано перед смертью. В юности Пушкин говорил о том же:

Любовь в тайная свобода

Внушили сердцу гимн простой.

Эта тайная свобода, эта прихоть – слово, которое потом всех громче повторил Фет («Безумной прихоти певца!»), – вовсе не личная только свобода, а гораздо большая: она тесно связана с двумя первыми делами, которых требует от поэта Аполлон. Все перечисленное в стихах Пушкина есть необходимое условие для освобождения гармонии. Позволяя мешать себе в деле испытания гармонией людей – в третьем деле, Пушкин не мог позволить мешать себе в первых двух делах; и эти дела – не личные. <…>

Пушкин умер. Но «для мальчиков не умирают Позы», сказал Шиллер. И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит.

Это – предсмертные вздохи Пушкина, и также – вздохи культуры пушкинской поры.

На свете счастья нет, а есть покой и воля. <…>

1921

С. Л. Франк (1877-1950)

Светлая печаль

При всем значении трагизма в творчестве Пушкина, его уяснение представило бы духовный мир Пушкина в искаженной перспективе, если его не дополнить. Глубоко и ясно видя трагизм человеческой жизни, Пушкин, сполна его изведав, ведает и такой глубинный слой духовной жизни, который уже выходит за пределы трагизма и по самому своему существу исполнен покоя и светлой радости. Он находит его в уединении, в тихой сосредоточенности размышления и творчества. Наряду с словами «мятежный», «томление», «мука», «страсть», такие слова, как «уединение», «умиление», «тишина», «дума», «чистый», «светлый», «ясный» составляют основной элемент пушкинского словаря. «В глуши звучнее голос лирный, живее творческие сны». «В уединеньи величавом… творческие думы в душевной зреют глубине». «Для сердца новую вкушаю тишину. В уединении мой своенравный гений познал и тихий труд и жажду размышлений». Ему ведома «светлых мыслей красота». В ушедшей юности ему дороги только «минуты умиленья, младых надежд, сердечной тишины», «жар и нега вдохновенья». «Я знал и труд, и вдохновенье, и сладостно мне было жарких дум уединенное волненье». «Ты вновь со мною, наслажденье, спокойны чувства, ясен ум». Стремление к уединенному созерцанию и наслаждение им проходят через всю жизнь и творчество Пушкина, по большей части символизируясь в культе «пенатов» (или «ларов»).

И в этой области мы тоже находим у Пушкина некое философское обоснование его душевного настроения. Оно дано в его известном «гимне» пенатов («Еще одной высокой, важной песни…»). Здесь Пушкин достигает глубины мистического самосознания. Совершенно несущественно при этом, что мысль его облечена в излюбленную им мифологическую форму античного культа пенатов. Как видно из самого текста стихотворения, это есть только неопределенное, условное обозначение для «таинственных сил», с которыми в тишине уединения соприкасается углубленное самосознание.

Здесь Пушкин находит ясные, проникновенные слова для выражения основного положения мистического опыта, в разных формах, но всегда с одинаковым смыслом выраженного множеством мистиков. Оно состоит в том, что в последней глубине человеческой души для сосредоточенного, отрешенного от внешних впечатлений и волнений самосознания открывается, как говорит св. Франциск Сальский, «уже нечто сверхчеловеческое», горит «искорка» божественного света (Мейстер Экгарт).

Этим последний, глубинный слой человеческого духа отчетливо отмежеван от чисто субъективной – пользуясь словом Ницше, «человеческой, слишком человеческой» – душевной жизни. Философское и религиозное различие между «духом» и «душой» становится отчетливым только на основании этого сознания. <…> Сам Пушкин признает в себе эту двойственность в форме указания на чередование в нем двух разнородных духовных состояний: «Прошла любовь, явилась муза…» и «Пока не требует поэта» и пр. Но столь же характерна их одновременная совместность в нем. Это вносит в его жизнь двойственность, в которой источник и некоторого нравственного несовершенства, и необычайной внутренней просветленности и углубленности. В молодости, в петербургский и кишиневский период жизни он сочетает и разгул буйного веселья, и мучения страстной любви и ревности с почти отшельнически-уединенным созерцанием и нравственным размышлением, плоды которого выражены, например, в «Деревне» и в «Послании к Чаадаеву» («В стране, где я забыл тревоги прежних лет», «Для сердца новую вкушаю тишину» и пр.). Даже последние дни его жизни, перед дуэлью, проникнуты той же двойственностью. В то время, как он кипел в страстных муках оскорбленного самолюбия, написал исступленно-бешеное оскорбительное письмо к Геккерну (основанное к тому же лишь на непроверенном и, как теперь выяснилось, несправедливом подозрении), ставил условием дуэли: «чем кровавее, тем лучше» – в это самое время, по свидетельству Плетнева, «у него было какое-то высокое религиозное настроение. Он говорил о судьбах Промысла и выше всего ставил в человеке качество благоволения ко всем».

Пушкину в течение всей его жизни не удавалось то, что иногда удается и средним людям, менее страстным, чем он: духовное умиротворение практической нравственной жизни, исцеление от душевного мятежа (на это – с излишней суровостью – указал Вл. Соловьев). Как метко сказал Тютчев: «он был богов орган живой, но с кровью в жилах – жаркой кровью». Лишь на смертном одре он достиг последнего, полного нравственного очищения и просветления. <…>

Тишина, гармоничность, неизъяснимая сладость и религиозная просветленность скрытого, глубинного слоя духа Пушкина дают ему, с одной стороны, в силу контраста, возможности особенно отчетливо и напряженно сознавать и трагизм, и суету, и ничтожество человеческой жизни. С другой стороны, окрашивается светлым колоритом само это трагическое сознание. Именно в силу религиозного характера этого глубинного духовного слоя, т. е. сознания его онтологической значительности, Пушкин воспринимает религиозную значительность, святость всяческого творения, всех явлений мира. Поэтическое восприятие красоты – красоты женщины и красоты природы – есть для него одновременно утешающее и просветляющее религиозное сознание. Мятежная эротика Пушкина – один из главных источников его трагического жизнеощущения – имеет тенденцию переливаться в религиозную эротику. Он не может «смотреть на красоту без умиления»; совершенная женская красота есть для него явление чего-то, стоящего «выше мира и страстей», и в ее созерцании он «благоговеет богомольно перед святыней красоты». <…>

Самое трогательное выражение это настроение получает в описании духовного преображения мучительной безответной любви в самоотверженное благоволение: «Я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим». Это стихотворение, быть может, одно из наиболее нравственно-возвышенных в мировой лирике. В общей символической форме этот основоположный для Пушкина процесс просветления и преображения выражен в стихотворении «Последняя туча рассеянной бури». Этому символическому описанию успокоения и просветления соответствует изумительная по краткости и выразительности формула в описании того же начала в духовной жизни: в одном стихотворном наброске Пушкин высказывает требование, чтобы его душа была всегда «чиста, печальна и покойна». И наконец этот процесс просветления завершается благостным приятием всей трагики жизни. «Все благо… Благословен и день забот, благословен и тьмы приход». <…>

1924

И. А. Ильин (1883-1954)

Пророческое призвание Пушкина

<…> И вот, первое, что мы должны сказать и утвердить о нем, это его русскость, его неотделимость от России, его насыщенность Россией.

Пушкин был живым средоточием русского духа, его истории, его путей, его проблем, его здоровых сил и его больных узлов. Это надо понимать – и исторически, и метафизически.

Но, высказывая это, я не только не имею в виду подтвердить воззрение, высказанное Достоевским в его известной речи, а хотел бы по существу не принять его, отмежеваться от него. <…> Это задание состояло в том, чтобы духовно наполнить и оформить русскую душевную свободу, – и тем оправдать ее религиозно и исторически, и тем указать ей ее пути, и тем заложить основу ее воспитания, и тем пророчески указать русскому народу его жизненную цель.

Вот она, эта цель: жить в глубочайшей цельности и искренности – божественными содержаниями – в совершенной форме…

Кто, кроме Пушкина, мог поднять такое задание? И чем, если не боговдохновенным вдохновением, возможно разрешить его? А Пушкин принял его, разрешил и совершил.

<…> Опасность этой созерцательной свободы состоит в пассивности, в бесплодном наблюдении, в сонливой лени. Чтобы эта опасность не одолела, созерцательность должна быть творческою, а лень – собиранием сил или преддверием вдохновения…

Пушкин всю жизнь предавался внешнему и внутреннему созерцанию, и воспевал «лень»; но чувствовал, что он имел право на эту «лень», ибо вдохновение приходило к нему именно тогда, когда он позволял себе свободно и непринужденно пастись в полях и лугах своего созерцания. И, Боже мой, что это была за «лень»! Чем заполнялась эта «пассивная», «праздна» созерцательность! Какие плоды она давала!

Вот чему он предавался всю жизнь, вот куда его влекла его «кочующая лень», его всежизненное, всероссийское бродяжество:

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Безмолвно утопать в восторгах умиленья —

Вот счастье! вот права!..

Прав был Аристотель, отстаивая право на досуг для тех, в ком живет свободный дух! Прав был Пушкин, воспевая свободное созерцание и творческое безделие! Он завещал каждому из нас – заслужить себе это право, осмыслить национально-русскую созерцательность творчеством и вдохновением. <…>

Пушкин был весь – игра, весь – творческая легкость, весь – огонь импровизации. Не за это ли друзья его – Жуковский, Вяземский, Дельвиг – прозвали его «Сверчком»? И вот, на протяжении всей своей жизни он учится духовной концентрации, предметному вниманию, сосредоточенному медитированию. Вот что означают его признания:

«Учусь удерживать вниманье долгих дум».

«Иль думы долгие в душе моей питаю».

«И ваши творческие думы

В душевной зреют глубине».

И на протяжении всей своей жизни он требует от своего импровизаторского дара – совершенной формы. Строгость его требований к себе была неумолимой. Он всегда чувствовал, что он «должен» сказать и чего он «не властен» и «не смеет» сказать. За несколько лет до смерти он пишет о себе: «Прозой пишу я гораздо неправильнее (чем стихами), а говорю еще хуже…»

Итак, вот его завещание русскому народу: гори, играй, импровизируй, но всегда учись сосредоточенному труду и требуй от себя совершенной формы. <…>

1932

С. Н. Булгаков (1871-1944)

Жребий Пушкина

<…> В зависимости от того, как мы уразумеваем Пророка, мы понимаем и всего Пушкина. Если это есть только эстетическая выдумка, одна из тем, которых ищут литераторы, тогда нет великого Пушкина, и нам нечего ныне праздновать. Или же Пушкин описывает здесь то, что с ним самим было, т. е. данное ему видение божественного мира под покровом вещества? Сначала здесь говорится о томлении духовной жажды, которое его гонит в пустыню: уже не Аполлон зовет к своей жертве «ничтожнейшего из детей мира»», но пророчественный дух его призывает, и не к своему собственному вдохновению, но к встрече с шестикрылым серафимом, в страшном образе которого ныне предстает ему Муза. И вот

Моих зениц коснулся он –

Открылись вещие зеницы

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон.

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

За этим следует мистическая смерть и высшее посвящение:

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрое змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал…

И после этого поэт призывается Богом к пророческому служению: «Исполнись волею Моей». В чем же эта воля? «Глаголом жги сердца людей»!

Если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания. Таких строк нельзя сочинить, или взять в качестве литературной темы, переложения, да это и не есть переложение. Для пушкинского Пророка нет прямого оригинала в Библии. Только образ угля, которым коснулся уст Пророка серафим, мы имеем в 6-й главе кн. Исаии. Но основное ее содержание, с описанием богоявления в храме, существенно отличается от содержания пушкинского Пророка: у Исаии описывается явление Бога в храме, в Пророке явленная софийность природы. Это совсем разные темы и разные откровения. Однако и здесь мы имеем некое обрезание сердца, Божие призвание к пророческому служению. Тот, кому дано было сказать эти слова о Пророке, и сам ими призван был к пророческому служению. Совершился ли в Пушкине этот перелом, вступил ли он на новый путь, им самим осознанный? Мы не смеем судить здесь, дерзновенно беря на себя суд Божий. Но лишь в свете этого призвания и посвящения можем мы уразумевать дальнейшие судьбы Пушкина. Не подлежит сомнению, что поэтический дар его, вместе с его чудесной прозорливостью, возрастал, насколько он мог еще возрастать, до самого конца его дней. Какого-либо ослабления или упадка в Пушкине как писателе нельзя усмотреть. Однако остается открытым вопрос, можно ли видеть в нем то духовное возрастание, ту растущую напряженность духа, которых естественно было бы ожидать, после 20-х годов, на протяжении 30-х годов его жизни? Не преобладает ли здесь мастерство над духовной напряженностью, искусство над пророчественностью? Не чувствуется ли здесь скорее некоторое духовное изнеможение, в котором находящийся во цвете сил поэт желал бы скрыться в заоблачную келью, хотя и «в соседство Бога», а сердце, которое умело хотеть «жить, чтобы мыслить и страдать», просит «покоя и воли», – «давно, усталый раб, замыслил я побег»? Эту тонкую, почти неуловимую перемену в Пушкине мы хотим понять, чтобы и в этом также от него научиться. <…>

Пророческое творчество в нем, извне столь «аполлиническое», уживается с мрачными безднами трагического дионисизма, сосуществованием двух планов, в которых творчество продолжает свою жизнь преимущественно как писательство. Для многих писателей, если не для большинства, такая двупланность является удовлетворяющим жизненным исходом, духовным обывательством, увенчиваемым музой. Так для многих, но не для Пушкина. Ибо Пушкин был Пушкин, и его жизнь не могла и не должна была благополучно вмещаться в двух раздельных планах. Расплавленная лава страсти легко разрывает тонкую кору призрачного аполлинизма, начинается извержение.

Совершилось смещение духовного центра. Равновесие, необходимое для творчества, было утрачено, и эта утрата лишь прикрывалась его железным самообладанием. Духовный источник творчества иссякал… <…>

1937

Г. В. Адамович (1892-1972)

Пушкин

Пробираясь к Пушкину сквозь давние и порой неизбежно-тягостные школьные впечатления, сквозь тысячи готовых формул насчет «свет­лой гармонии» или кропотли­вые труды и нескончаемые распри пушкинистов, ища на­стоящей встречи с ним, первое, что чувствуешь: несрав­ненная прелесть и трагизм.

Не от поэзии только. Жизнь Пушкина отмечена теми же чертами, и в «Онегине», в по­следних главах его, одно сливается с другим. Петербург, будто всегда морозный, его царственный «строгий строй­ный вид» с льдистыми отблесками на невском граните. Пыш­ные балы, «свет» – неулови­мое сейчас понятие, с чем-то губительным, леденящем в нем, произносимое Пушкиным и Лермонтовым почти так же, как Байрон говорил «они» о своих безымянных врагах. Наталья Николаевна Гончарова…

Она сидела у стола

С блестящей Ниной Воронскою,

Сей Клеопатрою Невы,

И, верно, согласились б вы,

Что Нина мраморной красою

Затмить соседку не могла,

Хоть ослепительна была.

О ком это написано, кто «сидит у стола»? Татьяна? Образ Татьяны сливается в нашем представлении с образом Натальи Николаевны, – а слова «блестящий», «мраморный», «ослепительный», относящиеся к ее сопернице, действительно слепят глаза. Кстати, не пора ли восстановить «Онегина» в правах как глубочайшее и во всяком случае прекраснейшее создание Пушкина, в согласии со старыми оценками, вразрез с большинством новейших, отводящих первое место «Медному всаднику», маленьким трагедиям, даже «Полтаве»? В «Онегине» есть та крылатая небрежность, та вольная простота, которая дается лишь полной властью над темой, полным в нее проникновением. Брюсов вышел из «Медного всадника», «Онегин» был ему недоступен. Именно в «Онеги­не» — Россия. Не в том, конечно, дело, что Пушкин в нем изобразил или «отобразил» русское общество, но в том, что впервые уйдя к са­мым истокам жизни, к влажным, низшим ее пластам, он нашел в себе силы все осветить отблеском поэзии. Про­щальный монолог Татьяны… нет, об этом даже нельзя пи­сать, для таких слов нет дру­гих слов, не оскорбительных рядом с ними. Все — «ветошь маскарада».

Вместе с тем «Онегин» — едва ли не самая грустная вещь Пушкина, уже проникну­тая кое-где тоном «Пора, мой друг, пора…». (Об этом, на­помню, есть несколько необыкновенно-прозорливых стра­ниц у Белинского). Удивитель­но то, что душой, по природе такой здоровой, нетребова­тельной, ни к каким «неприя­тиям» несклонной, в сущности даже веселой, смешливой, мог­ла овладеть такая тоска! Ни просвета, ни надежды. Крыш­ка захлопнута, и «от судеб за­щиты нет» («Цыганы».— Ред.)<…>

Пушкин был лишен ощуще­ния (или, может быть, правильнее сказать, свободен от ощущения) греха и воздая­ния, падения и искупления, рая и ада, если угодно – бога и дьявола. Гетевское или шекспировское начало в нем было неизмеримо сильнее дантовского. Из новых поэтов он абсолютно чужд, например, Бодлеру. Ни в напевах пушкинских стихов, ни в завязках и развязках пушкинских замыслов нет ничего, входящего как бы «извне» и куда-то страстно влекущегося. Даже если случится Пушкину набрести на какие-то ультра-романтические звуки, он замыкает их в «вещь», в «стихотворение», как в «О, если правда, что в ночи…» («Заклинание» — Ред.). Пушкина часто сравнивают с ангелом, с небесным явлением, но в том-то и «небесность» его, что он к небу равнодушен.

Один лермонтовский «вздох» уводит нас отсюда за триде­вять земель, и в сущности, и Лермонтов, и Гоголь, при всей их формальной связи с Пуш­киным, при всей благодарно­сти и благоговении, были как бы безотчетной, но страстной репликой Пушкину, немедленным ему возражением. Гоголь — в особенности. Он будто затем и явился, чтобы сразу отбросить свою чудовищную, гигантскую тень на все, что Пушкин создал, и, сжигая «Мертвые души», он мысленно сжигал и пушкинские «грешные» поэмы. Лермонтов отсту­пился тоже, — и в поисках «незаменимых», «звуков иных», и даже в тревожном психоло­гизме своей прозы, расщепив­шей пушкинского безмятежно цельного человека пополам. <…>

1937

П. Б. Струве (1870-1944)

Дух и слово Пушкина

<…> Самыми любимыми словами, т. е. обозначениями вещей, событий и людей, у Пушкина оказались прилагательные: ясный и тихий и все производные от этих или им родственные слова.

Еще раньше я в специальном этюде установил значение для Духа, т. е. для мысли и чувства Пушкина, другого понятия: неизъяснимый. Понятие это полярно понятию ясный, как его отрицание. Ясный дух Пушкина смиренно склонялся перед Неизъяснимым в мире, т. е. перед Богом, и в этом смирении ясного человеческого духа перед Неизъяснимым Божественным Бытием и Мировым Смыслом и состоит своеобразная религиозность великого «таинственного певца» Земли Русской.

Но, установив это, естественно было и надлежало пойти дальше. На всем пространстве Пушкинского творчества с его юношеских и до самых зрелых произведений слова: ясный и неизъяснимый, тихий и тишина сопровождают его мысль и чувство. <…>

Затем 1887 год — истекает срок авторского права на сочинения Пушкина, и в миллионах экземпляров его творения растекаются по необъятной русской земле. Если смерть Пушкина была первым раскрытием его величавого образа, а чествование его памяти в связи с освящением памятника было таким вторым раскрытием, то 1887 год знаменует целую эпоху в том процессе, которым Пушкин становился подлинно народным. <…>

Он — живой образ творческой гармонии, он — красота и мера. Есть что-то для русской культуры пророчески-ободряющее, что именно Пушкин, этот спокойный великан, стоит в начале русской подлинно национальной самобытной литературы. <…>

1937

М. И. Цветаева (1892-1941)

Пушкин и Пугачев

<…> Ни одной крупной фигуры Пушкин Пугачеву не противопоставил (а мог бы: поручика Державина, чуть не погибшего от пугачевского дротика; Суворова, целую ночь стерегущего пленного Пугачева). В лучшем случае, другие — хорошие люди. Но когда кого в литературе спасала «хорошесть» и кто когда противостоял чаре силы и силе чары? (Себе в опровержение: однажды спасла и вознесла: отца Савелия, в «Соборянах». Себе же — в подтверждение: но это больше чем литература и больше чем хорошесть, и есть сила, бо’льшая чары — святость.)

В «Капитанской дочке» единственное действующее лицо — Пугачев. Вся вещь оживает при звоне его колокольчика. Мы все глядим во все глаза и слушаем во все уши: ну, что-то будет? И что бы ни было: есть Пугачев — мы есьмы.

Пушкинский Пугачев, помимо дани поэта — чаре, поэта — врагу, еще дань эпохе: Романтизму. У Гёте — Гётц, у Шиллера — Карл Моор, у Пушкина — Пугачев. Да, да, эта самая классическая, кристальная и, как вы ее еще называете, проза — чистейший романтизм, кристалл романтизма. Только те своих героев искали и находили либо в дебрях прошлого, этим бесконечно себе задачу облегчая и отдаленностью времен лишая их последнего правдоподобия, либо (Лермонтов, Байрон) — в недрах лирического хаоса, — либо в себе, либо в нигде, Пушкин же своего героя взял и вне себя, и из предшествующего ему поколения (Пугачев по возрасту Пушкину — отец), этим бесконечно себе задачу затрудняя. Но зато: и Карл Моор, и Гётц, и Лара, и Мцыри, и собственный пушкинский Алеко — идеи, в лучшем случае — видения, Пугачев — живой человек. Живой мужик. И этот живой мужик — самый неодолимый из всех романтических героев. Сравнимый только с другим реалистическим героем, праотцем всех романтических: Дон-Кихотом. <…>

Пушкинский Пугачев есть рипост поэта на исторического Пугачева, рипост лирика на архив: «Да, знаю, знаю, все как было и как все было, знаю, что Пугачев был низок и малодушен, все знаю, но этого своего знания — знать не хочу, этому несвоему, чужому знанию противопоставляю знание — свое. Я лучше знаю. Я лучшее знаю: 
Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман.

Обман. «По сему, что поэт есть творитель, еще не наследует, что он лживец, ибо поэтическое вымышление бывает по разуму так — как вещь могла и долженствовала быть» (Тредьяковский).

Низкими истинами Пушкин был завален. Он все отмел, все забыл, прочистил от них голову как сквозняком, ничего не оставил, кроме черных глаз и зарева. «Историю Пугачевского бунта» он писал для других, «Капитанскую дочку» — для себя.

Пушкинский Пугачев есть поэтическая вольность, как сам поэт есть поэтическая вольность, на поэте отыгрывающаяся от навязчивых образов и навязанных образцов.

Но что же Пушкина заставило, только что Пугачева отписавши, к Пугачеву вернуться, взять в герои именно Пугачева, опять Пугачева, того Пугачева, о котором он всё знал? Именно что не всё, ибо единственное знание поэта о предмете поэту дается через поэзию, очистительную работу поэзии. <…>

1937

А. А. Ахматова (1889-1966)

«Каменный гость» Пушкина»

<…> В самом деле, ведь если бы Дон Гуана убил Дон Карлос, никакой трагедии бы не было, а было бы нечто вроде «Les Marrons du feu» Мюссе, которыми Пушкин так восхищался в 1830 году за отсутствие нравоучения и где донжуановский герой («Mais c’est du don Juan») гибнет случайно и бессмысленно. Пушкинский Дон Гуан гибнет не случайно и не бессмысленно. Статуя Командора — символ возмездия, но если бы еще на кладбище она увлекла с собой Дон Гуана, то тоже еще не было бы трагедии, а скорее театр ужасов или l’Ateista fulminado средневековой мистерии. Гуан не боится смерти. Мы видим, что он нисколько не испугался шпаги Дона Карлоса и даже не подумал о своей возможной гибели. Потому-то Пушкину и нужен поединок с Доном Карлосом, чтобы показать Гуана в деле. Совсем не таким мы видим его в финале трагедии. И вопрос вовсе не в том, что статуя — потустороннее явление: кивок в сцене на кладбище тоже потустороннее явление, на которое, однако, Дон Гуан не обращает должного внимания. Гуан не смерти и не посмертной кары испугался, а потери счастья. Оттого-то его последнее слово: «о Дона Анна!». И Пушкин ставит его в то единственное (по Пушкину) положение, когда гибель ужасает его героя. И вдруг мы узнаем в этом нечто очень хорошо нам известное. Пушкин сам дает мотивированное и исчерпывающее объяснение развязки трагедии. «Каменный гость» помечен 4 ноября 1830 года, а в середине октября Пушкин написал «Выстрел», автобиографичность которого никто не оспаривает. Герой «Выстрела» Сильвио говорит: «Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем… Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!» Из этого можно заключить, что Пушкин считал гибель только тогда страшной, когда есть счастье. <…>

Как бы то ни было, «Каменный гость» — единственная из «Маленьких трагедий», не напечатанная при жизни Пушкина. Действительно, можно легко себе представить, что то, что мы теперь раскапываем с превеликими трудностями, для самого Пушкина плавало на поверхности. Он вложил в «Каменного гостя» слишком много самого себя и относился к нему, как к некоторым своим лирическим стихотворениям, которые оставались в рукописи независимо от их качества. Пушкин в зрелый свой период был вовсе не склонен обнажать «раны своей совести» перед миром (на что, в какой-то степени, обречен каждый лирический поэт), и я полагаю, что «Каменный гость» не был напечатан потому же, почему современники Пушкина при его жизни не прочли окончания «Воспоминания», «Нет, я не дорожу…» и «Когда в объятия мои…», а не потому, почему остался в рукописи «Медный всадник». <…>

1947

Литературные критики о произведениях Пушкина

“Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься.” 
Веневитинов

В. Г. Белинский: “Пушкин принадлежит к числу творческих гениев, тех величайших исторических фигур, которые, работая для настоящего, приготовляют будущее, следовательно, не могут принадлежать только одному прошлому” . С этим суждением остаётся только согласиться. Необходимо добавить, что гений Пушкина заключается не только в бессмертии сюжетов его произведений: мало кто из писателей пытается ответить в одном произведении сразу же на несколько вопросов. Другими словами, берутся за решение какой- либо одной показать глупость народной жизни, “закулисную” жизнь светского общества, бессмысленное бытие народа и т.д. А Пушкин в данном произведении делает многочисленные лирические отступления, в которых и размышляет на многочисленные темы. Поэтому почерпнуть из этого творения можно очень многое.

Начнём с начала — сюжет: вот уж поистине жизненная ситуация. Это далеко не любовный треугольник, даже не знаю, как и назвать. Есть чему поучиться! После прочтения волей- неволей задумываешься о том, какая всё- таки сложная эта штука- жизнь: никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь (у Онегина, наоборот, он потерял, а лишь потом нашёл, но было поздно) . 
Пушкин очень много рассуждает о жизни. Он показывает жизнь большого города с многочисленными балами и развлечениями, город с “парадного подъезда” , где всегда весело и шумно. И сквозь это проводит тему одиночества, какого- то отчуждения, причём делает это так, что самому читателю становиться грустно. А ведь так на самом деле: смотришь на город- все куда- то торопятся, смеются, кричат, разговаривают и шутят — короче — город живёт шумной и бурной жизнью. А стоит лишь чуть- чуть приглядеться — там задумчивое лицо с бездонными глазами, здесь люди с рассеяно- отчуждёнными выражениями лиц. Невольно вспоминается отрывок из стихотворения Рылеева:

“С тяжкой грустью, с чёрной думою
Я с тех пор один брожу,
И могилою угрюмою
Мир печальный нахожу. 
Всюду встречи безотрадные!
Ищешь, суетный, людей,
А встречаешь трупы хладные
Иль бессмысленных детей…”

Хотя, учитывая мои годы, можно сказать, что ЭТО не так уж и заметно.

Следующее “новшество” — это язык. Конечно, муза Пушкина была вскормлена и воспитана творениями предшествующих поэтов (можно сказать более — она приняла их в себя, как “своё законное состояние и возвратила их миру в новом, преображённом виде” (Белинский) ) , но то, как он ею лепит настроение читателя, возвышает его к божественным началам, и в очередной раз доказывает, что им (автором) руководит гений. Его язык чертовски привлекателен. Где надо — там короткие, лаконичные предложения (ибо “краткость — сестра таланта” ) ; где необходимо дать полное описание, там появляется вязкая, текучая речь, словно рождественская ёлочка, обвешенная гирляндами прилагательных. Красота! И с её помощью Пушкин, как человек, познавший высший свет и высокие чувства, любовь и страсть прелюбодеяния, мастерски действует на восприятие читателя. Он открыл новые возможности, которые дарит нам речь. Нужно лишь научиться пользоваться ею, ибо ещё Цицерон сказал — “Речь дана всем, ум- удел немногих.” В этом произведении автор показал нам высокое знание античности и истории. А это, в очередной раз, доказывает, что история учит многому: это ведь не книжный ум, а жизненная школа, где в роли преподавателей выступают «великие мира сего». К сожалению, это поздно начинаешь осознавать.

Спускаемся на землю и переходим к “людской” теме. “Будучи многою суетою смущаем во многих хлопотах, связанных со средним образованием, и из- за телесных недомоганий великих, бывающих у меня постоянно” (Библия) , не помня я названия романа и имени персонажа, в котором происходил конфликт высоких намерений с низменными действиями. Так вот Пушкин подкинул ещё “материал для размышления” (вообще, такие действия присущи величайшим) : очевидно, что речь пойдёт о Евгении.

Прочитал я роман, отложил книгу и подумал: “Так какой же на самом деле Онегин?” Может это игра Пушкина показать главного героя, этого “страдающего эгоиста” , в начале с одной точки зрения, потом с другой, а затем- с третьей? Или же настолько глубока натура Евгения, что даже сам автор предаёт его на суд читателю? В жизни ведь получается аналогично — у каждого есть свои закоулки души и, следовательно, каждый может быть непонятым. Есть о чём призадуматься! Прочтя роман, понимаешь, что озлобленный ум есть тоже признак высокой натуры, ибо такой человек не доволен не только окружающими, но и самим собой. И ещё, как- то дико понимать, что существуют люди, подобные Онегину, которые не знают, что им надо.

Вообще, читая этот роман, меняешь угол зрения на многие вещи. В некотором смысле, это произведение можно назвать философским. В своих философских отступлениях автор показывает быт того времени, при этом даёт оценку, размышляет, пытается найти ответы на многие коренные вопросы бытия. И в этих ответах находишь очень много нового для себя. С чем- то можно согласиться, а с чем- то и поспорить. Закончить хочу словами вышеуказанного величайшего мастера пера, но с учётом возможностей быстрорастущего гения нижеподписавшегося:

“Пересмотрел всё очень строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу. 
Цензуре долг свой заплачу,
И учительницам на съеденье
Плоды трудов своих отдам. 
Иди же к школьным берегам
Новорождённое творенье,
И заслужи мне славы дань:
Одни пятёрки, шум и брань!”

Критика Пушкина А.С (Евгений Онегин Пушкин А.С.) :: Litra.RU

Есть что добавить? Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Критика / Пушкин А.С. / Евгений Онегин / Критика Пушкина А.С     Автор статьи: Белинский В.Г.     “Душа сказала мне давно:     Ты в мире молнией промчишься!     Тебе всё чувствовать дано,     Но жизнью ты не насладишься.”     Веневитинов     В. Г. Белинский: “Пушкин принадлежит к числу творческих гениев, тех величайших исторических фигур, которые, работая для настоящего, приготовляют будущее, следовательно, не могут принадлежать только одному прошлому” . С этим суждением остаётся только согласиться. Необходимо добавить, что гений Пушкина заключается не только в бессмертии сюжетов его произведений: мало кто из писателей пытается ответить в одном произведении сразу же на несколько вопросов. Другими словами, берутся за решение какой- либо одной показать глупость народной жизни, “закулисную” жизнь светского общества, бессмысленное бытие народа и т.д. А Пушкин в данном произведении делает многочисленные лирические отступления, в которых и размышляет на многочисленные темы. Поэтому почерпнуть из этого творения можно очень многое.     Начнём с начала — сюжет: вот уж поистине жизненная ситуация. Это далеко не любовный треугольник, даже не знаю, как и назвать. Есть чему поучиться! После прочтения волей- неволей задумываешься о том, какая всё- таки сложная эта штука- жизнь: никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь (у Онегина, наоборот, он потерял, а лишь потом нашёл, но было поздно) .     Пушкин очень много рассуждает о жизни. Он показывает жизнь большого города с многочисленными балами и развлечениями, город с “парадного подъезда” , где всегда весело и шумно. И сквозь это проводит тему одиночества, какого- то отчуждения, причём делает это так, что самому читателю становиться грустно. А ведь так на самом деле: смотришь на город- все куда- то торопятся, смеются, кричат, разговаривают и шутят — короче — город живёт шумной и бурной жизнью. А стоит лишь чуть- чуть приглядеться — там задумчивое лицо с бездонными глазами, здесь люди с рассеяно- отчуждёнными выражениями лиц. Невольно вспоминается отрывок из стихотворения Рылеева:     “С тяжкой грустью, с чёрной думою     Я с тех пор один брожу,     И могилою угрюмою     Мир печальный нахожу.     Всюду встречи безотрадные!     Ищешь, суетный, людей,     А встречаешь трупы хладные     Иль бессмысленных детей…”     Хотя, учитывая мои годы, можно сказать, что ЭТО не так уж и заметно.     Следующее “новшество” — это язык. Конечно, муза Пушкина была вскормлена и воспитана творениями предшествующих поэтов (можно сказать более — она приняла их в себя, как “своё законное состояние и возвратила их миру в новом, преображённом виде” (Белинский) ) , но то, как он ею лепит настроение читателя, возвышает его к божественным началам, и в очередной раз доказывает, что им (автором) руководит гений. Его язык чертовски привлекателен. Где надо — там короткие, лаконичные предложения (ибо “краткость — сестра таланта” ) ; где необходимо дать полное описание, там появляется вязкая, текучая речь, словно рождественская ёлочка, обвешенная гирляндами прилагательных. Красота! И с её помощью Пушкин, как человек, познавший высший свет и высокие чувства, любовь и страсть прелюбодеяния, мастерски действует на восприятие читателя. Он открыл новые возможности, которые дарит нам речь. Нужно лишь научиться пользоваться ею, ибо ещё Цицерон сказал — “Речь дана всем, ум- удел немногих.” В этом произведении автор показал нам высокое знание античности и истории. А это, в очередной раз, доказывает, что история учит многому: это ведь не книжный ум, а жизненная школа, где в роли преподавателей выступают «великие мира сего». К сожалению, это поздно начинаешь осознавать.     Спускаемся на землю и переходим к “людской” теме. “Будучи многою суетою смущаем во многих хлопотах, связанных со средним образованием, и из- за телесных недомоганий великих, бывающих у меня постоянно” (Библия) , не помня я названия романа и имени персонажа, в котором происходил конфликт высоких намерений с низменными действиями. Так вот Пушкин подкинул ещё “материал для размышления” (вообще, такие действия присущи величайшим) : очевидно, что речь пойдёт о Евгении.     Прочитал я роман, отложил книгу и подумал: “Так какой же на самом деле Онегин?” Может это игра Пушкина показать главного героя, этого “страдающего эгоиста” , в начале с одной точки зрения, потом с другой, а затем- с третьей? Или же настолько глубока натура Евгения, что даже сам автор предаёт его на суд читателю? В жизни ведь получается аналогично — у каждого есть свои закоулки души и, следовательно, каждый может быть непонятым. Есть о чём призадуматься! Прочтя роман, понимаешь, что озлобленный ум есть тоже признак высокой натуры, ибо такой человек не доволен не только окружающими, но и самим собой. И ещё, как- то дико понимать, что существуют люди, подобные Онегину, которые не знают, что им надо.     Вообще, читая этот роман, меняешь угол зрения на многие вещи. В некотором смысле, это произведение можно назвать философским. В своих философских отступлениях автор показывает быт того времени, при этом даёт оценку, размышляет, пытается найти ответы на многие коренные вопросы бытия. И в этих ответах находишь очень много нового для себя. С чем- то можно согласиться, а с чем- то и поспорить. Закончить хочу словами вышеуказанного величайшего мастера пера, но с учётом возможностей быстрорастущего гения нижеподписавшегося:     “Пересмотрел всё очень строго:     Противоречий очень много,     Но их исправить не хочу.     Цензуре долг свой заплачу,     И учительницам на съеденье     Плоды трудов своих отдам.     Иди же к школьным берегам     Новорождённое творенье,     И заслужи мне славы дань:     Одни пятёрки, шум и брань!” Добавил: Pro100yura / Критика / Пушкин А.С. / Евгений Онегин / Критика Пушкина А.С

Смотрите также по произведению «Евгений Онегин»:

Критика о романе Евгений Онегин Пушкина и отзывы современников

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» стал ярким литературным событием 1833 года, когда он впервые вышел отдельным изданием. Он сразу привлёк внимание критиков различных направлений. Современники живо спорили о художественной ценности вышедшего романа, о таланте Пушкина и о новом литературном направлении – реализме.

Подробную статью о романе «Евгений Онегин» написал известный русский критик В.Г. Белинский. Он очень интересовался творчеством Пушкина, что послужило поводом для создания целого цикла статьей. В статье, посвящённой «Евгению Онегину», Белинский рассуждает об основных принципах реализма, воплощённых в романе. Важнейшими чертами романа Белинский называет его народность и историчность. Причём народность критик понимает широко: это и простой и понятный всем язык, и изображение русской народной жизни, и включение элементов народного творчества. В то же время историчность «Евгения Онегина» заключается не в том, что в нём изображаются какие-либо исторические личности или события, а в том, что в романе представлен определённой этап развития русского общества. Белинский считал, в романе Пушкина нашла отражение широкая панорама общественной жизни, поэтому роман носит энциклопедический характер.

Положительную оценку роману Пушкина дал Н.А. Полевой в статье «Евгений Онегин». Он согласился с Белинским относительно того, что это произведение пропитано народным духом. Также Полевой отметил, что роман «Евгений Онегин» – это самое яркое воплощение русской национальной литературы.

Спорную оценку дал в своей статье любомудр И.В. Киреевский. Он говорил о том, что первые пять глав романа пусты, бессмысленны, излишне отдают байроническим духом. Но в то же время Киреевский отмечал живописность, задумчивость и беспечность манеры Пушкина, а характер Татьяны Лариной он считал одним из лучших когда-либо созданных поэтом.

Однако были и отрицательные отзывы. Так, И.И. Надеждин в своей статье негативно отозвался о романе «Евгений Онегин». Он не соглашался с мнением Белинского и Полевого в том, что роман построен на принципах народности и историчности. Надеждин отвергал мысль о том, что произведение реалистично. Напротив, он считал, что «Евгений Онегин» – это «плод досугов фантазии», всего лишь пародия на жизнь. Критик назвал его ненастоящим романом, в нём не прослеживается цельности сюжета и замысла.

Таким образом, современники А.С. Пушкина живо отреагировали на выход романа «Евгений Онегин». В целом, критические отклики были положительными, в них акцентировалось внимание на силе таланта Пушкина. «Евгений Онегин» – одно из первых произведений русского реализма.

Вариант 2

Мнения современников разделились – одни яро критиковали творчество Пушкина, другие, наоборот, хвалили. Но те и другие отмечали талантливость поэта.

Но все при этом активно читали. Ждали появления новых глав. Они отмечали прелесть стихов поэта, но им не нравилась некоторая его небрежность. Они считали, что он это делает специально, чтобы их позлить.

Некоторые критики отмечали отсутствие какого-либо плана. Им не нравились многочисленные отступления поэта. Они находили их утомительными. Вообще высказались, что писал всё, что приходило на ум, нисколько не напрягал воображение.

Называют Пушкина Рафаэлем в поэзии, и тут же сетуют, что он отвлекает читателей от мысли изложения.

Отмечают лёгкость стиха Пушкина на русском языке, звучание рифмы. Признают исключительное дарование поэта, его победу над синтаксисом. И тут же «кусают» за небрежность, употребление простонародных слов и выражений.

Один из критиков отмечал, что Пушкин чувствовал внутреннюю пустоту Онегина. И поэтому, не знакомил коротко с ним читателей. Он не дал конкретного описания портрета. Но в Онегине могут себя узнать тысячи молодых людей того времени. Настолько образ собирательный.

Критик Надеждин назвал стихи Пушкина «новым перлом» в российской литературе. Отмечает, что каждая глава «Евгения Онегина» являет собой целую эпоху. Но заканчивается роман «почти насильственно». Не хватает целой главы. Отмечает, что нет «единства содержания, целостности состава, стройности изложения».

А мне кажется, наоборот, так интереснее читать. Прочёл главу – закончил мысль. Через какое-то время начинаешь читать новую, и не надо вспоминать, что же там было в предыдущей главе.

Даже известный польский поэт Адам Мицкевич тоже решил покритиковать Пушкина в каком-то французском журнале. Но критика хорошая, позитивная. Он сравнивает его с Байроном, что поэт выдаёт роман на суд читателей отдельными главами, как и Байрон в своём «Дон-Жуане».

В начале «Евгения Онегина» Пушкин сильно ему подражает. А в конце романа находит свой собственный стиль, становится оригинальным. Мицкевич отмечает реалистичность героев романа.

В журнале «Библиотека для чтения» в рецензии на «Евгения Онегина» отмечается тот факт, что его читают во всех закоулках огромной России. Его читают люди всех сословий, кто умеет читать.  Некоторые фразы, говоря современным языком, «ушли в народ». Каждый помнит наизусть несколько четверостиший.

Критик Белинский отмечает, что « Евгений Онегин» — поэма историческая, хотя читатель не встречает ни одного конкретного исторического лица. Это грустное противоречивое произведение.

Онегин – молодой человек, обладающий огромным духовным потенциалом. Но уже в 30 лет похож на старика, безжизненный, ничем не интересующийся. В конце романа он вроде немного воскресает к жизни.

«Евгений Онегин» — роман для народа и о народе. Белинский отмечает реалистичность романа. Его знаменитая фраза о романе, как о «энциклопедии русской жизни» делает его народным произведением.

Татьяна и Ленский – прекрасные образцы людей. Благородные, но именно поэтому, они чужды окружающим людям. Они с ними духовно не связаны. Среди своих они враги, дома – как в неприятельском лагере. Поэтому, они и погибают. Один физически, другой – морально.

Белинский считает роман – «поэмой несбывшихся надежд».

Роман не понимали, но всё-же его ждали и быстро читали, перечитывали, критиковали. Молодое поколение, которое выросло на «Евгении Онегине», повзрослев, стало, наконец, понимать глубокий смысл романа.

Значение романа рассматривается в контексте истории литературных типов и в истории творчества Пушкина. Роман – это точное отражение жизни России той определённой эпохи. И через роман, его героев, Пушкин транслирует читателям свои взгляды на жизнь.

Белинский характеризует Онегина, можно сказать – он заступается за него. Публика однобоко оценила Онегина, как холодного, сухого эгоиста. Так нельзя судить о людях. Онегин не растерял человеческих чувств, он просто натура сдержанная, скрытая. Сам в себе. Одним словом – интроверт.

Ленский, по утверждению Белинского, совершенная противоположность Онегину. Витает в облаках.

Некоторые критики сравнивают «Евгения Онегина» с музыкой. С определённым родом произведений, называемых «каприччио».

На мой взгляд, самая лучшая критика в адрес романа, а точнее, Онегина «шалун с умом, ветреник с сердцем, он нам знаком, мы любим его». Критики узнают себя в Онегине. Они такие же повесы и любители женских ножек. Им просто обидно, что Пушкин писал не о них. Они завидуют Онегину.

Также читают:

Картинка к сочинению Критика о романе Евгений Онегин

Популярные сегодня темы

• Юность и детство Лермонтова

  Жизнь великого русского поэта М. Ю. Лермонтова началась с рождения в 1814 году в столице России. Родители мальчика относились к разным сословиям. Мать Михаила – Марья Михайловна имела прямое отношение

• Образ и характеристика Эраста в повести Бедная Лиза Карамзина сочинение

  Сентиментальная повесть Карамзина о несчастной любви молодой девушки-крестьянки и богатого дворянина, считается одним из лучших произведений писателя, открывшего новое направление в литературе

• Сочинение по картине Березовая роща Левитана 7 класс

  Исаак Ильич Левитан — известный русский художник конца 19 века, который работал в жанре пейзаж. В то время его работы были очень востребованы обществом.

• Сочинение Скоро Новый год 4 класс

  Приближается самый замечательный праздник, Новый год. Этот праздник любят практически все, и взрослые и дети. Новый год – это сказка, волшебство и чудеса. В этот праздник все счастливы. Я тоже люблю Новый год.

• План рассказа Про обезьянку Житкова 3 класс

  У мальчика был товарищ, который однажды предложил ему в подарок маленькое рыжее существо с черными лапками, сморщенной мордочкой и живыми глазками. Звали обезьянку Яшкой.

Критика и публицистика Пушкина Александра Сергеевича

Критика и публицистика Пушкина Александра Сергеевича

Разделы сайта:

Пушкин не только создавал прекрасные поэмы и стихотворения, но и писал публицистику: Анекдоты Англия есть отечество карикатуры и пародии… Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов… В газете «Le Furet» напечатано… В зрелой словесности приходит время… Возражения критикам «Полтавы» Вастола, или желания Вечера на хуторе близ Диканьки Вольтер Денница Детская книжка Джон Теннер Железная маска Заметка о поэме «Граф Нулин» Заметки о русском дворянстве Заметки по поводу «Проекта вечного мира» сен-пьера в изложении Ж.-Ж.Руссо Записки Н.А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным Modo vir, modo foemina Записки Чухина «Илиада» Гомерова «История поэзии» С.П. Шевырева История русского народа Кавалерист-девица Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой Ключ к «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина. 2. ч. М. Конспект предисловия Ф.Н. Глинки к поэме «Карелия, или заточение марфы Иоанновны Романовой» Критикою у нас большею частию занимаются журналисты… Материалы и заметки, связанные с изданием газеты «дневник» Материалы к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям» Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной Многие недовольны нашей журнальной критикою… Мои замечания об русском театре Наброски предисловия к трагедии «Борис Годунов» Настоящий Выжигин Невский Альманах на 1830 год Недовольные Несколько московских литераторов… Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем О Байроне и о предметах важных О г-же Сталь и о Г. А. Муханове О журнальной критике О записках Видока О записках Самсона О классической трагедии О Мильтоне и переводе «Потерянного рая» шатобрианом О народной драме и о «Марфе Посаднице» М.П. Погодина О народности в литературе О ничтожестве литературы русской О поэзии классической и романтической О публикациях М.А. Бестужева-Рюмина в «Северной звезде» О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова О причинах, замедливших ход нашей словесности О русской прозе О русской словесности О статье А. Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» О статьях кн. Вяземского О статьях Кюхельбекера в альманахе «Мнемозина» О стихотворении «Демон» О трагедии В. Н. Олина «Корсер» О трагедиях Байрона О французской словесности Об альманахе «Северная лира» Об Альфреде Мюссе Об Андрее Шенье Об обязанностях человека Объяснение Объяснение к заметке об «Илиаде» Одиночество Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений Ответ на статью в журнале «Атеней» Отрывки из писем, мысли и замечания Отрывок из литературных летописей Переводчики… «Песнь о полку Игореве» Писатели, известные у нас под именем аристократов… Письмо к издателю Письмо к издателю «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду» Письмо к издателю «Московского вестника» Письмо к издателю «Сына Отечества» Письмо о «Борисе Годунове» План статьи о русских песнях Последний из свойственников Иоанны Д’арк Послесловие к «Долине ажитугай» Поэма Баратынского «Бал» Предисловие к «Евгению Онегину» Прибавления Примечание к записке Н.М.Карамзина «О древней и новой России» Примечание к повести Н.В. гоголя «Нос» Примечания к поэме «Цыганы» Примечание к строке «Руссо (или кто не помню)» в статье А.И. Тургенева «Хроника русского в Париже» Примечание о памятнике князю Пожарскому и гражданину Минину Путешествие в. Л. П. «Путешествие в Сибирь» Шапп Д’Отроша и «Антидот» Екатерины II Путешествие из Москвы в Петербург Разговор о журнальной критике и полемике «Разговор у княгини Халдиной» Д.И. Фонвизина «Ромео и Джюльета» Шекспира Российская академия Русское дворянство что ныне значит?.. Словарь о святых Собрание насекомых Собрание сочинений Георгия Кониского, Архиепископа Белорусского Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина Статьи и заметки предназначавшиеся для «Современника» Стихотворения Евгения Баратынского Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов Три повести Н. Павлова Фракийские элегии Французская академия

.

R.W.S. Media Group © 2002-2018 Все права защищены и принадлежат их законным владельцам.
При использовании (полном или частичном) любых материалов сайта — ссылка на gumfak.ru обязательна. Контент регулярно отслеживается. При создании сайта часть материала взята из открытых источников, а также прислана посетителями сайта. В случае, если какие-либо материалы использованы без разрешения автора, просьба сообщить.

В. Г. Белинский, Д. И. Писарев, Ф. М. Достоевский

• Сочинения
• По литературе
• Пушкин
• Критика о романе Евгений Онегин

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» стал ярким литературным событием 1833 года, когда он впервые вышел отдельным изданием. Он сразу привлёк внимание критиков различных направлений. Современники живо спорили о художественной ценности вышедшего романа, о таланте Пушкина и о новом литературном направлении – реализме.

Подробную статью о романе «Евгений Онегин» написал известный русский критик В.Г. Белинский. Он очень интересовался творчеством Пушкина, что послужило поводом для создания целого цикла статьей. В статье, посвящённой «Евгению Онегину», Белинский рассуждает об основных принципах реализма, воплощённых в романе. Важнейшими чертами романа Белинский называет его народность и историчность. Причём народность критик понимает широко: это и простой и понятный всем язык, и изображение русской народной жизни, и включение элементов народного творчества. В то же время историчность «Евгения Онегина» заключается не в том, что в нём изображаются какие-либо исторические личности или события, а в том, что в романе представлен определённой этап развития русского общества. Белинский считал, в романе Пушкина нашла отражение широкая панорама общественной жизни, поэтому роман носит энциклопедический характер.

Положительную оценку роману Пушкина дал Н.А. Полевой в статье «Евгений Онегин». Он согласился с Белинским относительно того, что это произведение пропитано народным духом. Также Полевой отметил, что роман «Евгений Онегин» – это самое яркое воплощение русской национальной литературы.

Спорную оценку дал в своей статье любомудр И.В. Киреевский. Он говорил о том, что первые пять глав романа пусты, бессмысленны, излишне отдают байроническим духом. Но в то же время Киреевский отмечал живописность, задумчивость и беспечность манеры Пушкина, а характер Татьяны Лариной он считал одним из лучших когда-либо созданных поэтом.

Однако были и отрицательные отзывы. Так, И.И. Надеждин в своей статье негативно отозвался о романе «Евгений Онегин». Он не соглашался с мнением Белинского и Полевого в том, что роман построен на принципах народности и историчности. Надеждин отвергал мысль о том, что произведение реалистично. Напротив, он считал, что «Евгений Онегин» – это «плод досугов фантазии», всего лишь пародия на жизнь. Критик назвал его ненастоящим романом, в нём не прослеживается цельности сюжета и замысла.

Таким образом, современники А.С. Пушкина живо отреагировали на выход романа «Евгений Онегин». В целом, критические отклики были положительными, в них акцентировалось внимание на силе таланта Пушкина. «Евгений Онегин» – одно из первых произведений русского реализма.

Вариант 2

Мнения современников разделились – одни яро критиковали творчество Пушкина, другие, наоборот, хвалили. Но те и другие отмечали талантливость поэта.

Но все при этом активно читали. Ждали появления новых глав. Они отмечали прелесть стихов поэта, но им не нравилась некоторая его небрежность. Они считали, что он это делает специально, чтобы их позлить.

Некоторые критики отмечали отсутствие какого-либо плана. Им не нравились многочисленные отступления поэта. Они находили их утомительными. Вообще высказались, что писал всё, что приходило на ум, нисколько не напрягал воображение.

Называют Пушкина Рафаэлем в поэзии, и тут же сетуют, что он отвлекает читателей от мысли изложения.

Отмечают лёгкость стиха Пушкина на русском языке, звучание рифмы. Признают исключительное дарование поэта, его победу над синтаксисом. И тут же «кусают» за небрежность, употребление простонародных слов и выражений.

Один из критиков отмечал, что Пушкин чувствовал внутреннюю пустоту Онегина. И поэтому, не знакомил коротко с ним читателей. Он не дал конкретного описания портрета. Но в Онегине могут себя узнать тысячи молодых людей того времени. Настолько образ собирательный.

Критик Надеждин назвал стихи Пушкина «новым перлом» в российской литературе. Отмечает, что каждая глава «Евгения Онегина» являет собой целую эпоху. Но заканчивается роман «почти насильственно». Не хватает целой главы. О.

А мне кажется, наоборот, так интереснее читать. Прочёл главу – закончил мысль. Через какое-то время начинаешь читать новую, и не надо вспоминать, что же там было в предыдущей главе.

Даже известный польский поэт Адам Мицкевич тоже решил покритиковать Пушкина в каком-то французском журнале. Но критика хорошая, позитивная. Он сравнивает его с Байроном, что поэт выдаёт роман на суд читателей отдельными главами, как и Байрон в своём «Дон-Жуане».

В начале «Евгения Онегина» Пушкин сильно ему подражает. А в конце романа находит свой собственный стиль, становится оригинальным. Мицкевич отмечает реалистичность героев романа.

В журнале «Библиотека для чтения» в рецензии на «Евгения Онегина» отмечается тот факт, что его читают во всех закоулках огромной России. Его читают люди всех сословий, кто умеет читать. Некоторые фразы, говоря современным языком, «ушли в народ». Каждый помнит наизусть несколько четверостиший.

Критик Белинский о — поэма историческая, хотя читатель не встречает ни одного конкретного исторического лица. Это грустное противоречивое произведение.

Онегин – молодой человек, обладающий огромным духовным потенциалом. Но уже в 30 лет похож на старика, безжизненный, ничем не интересующийся. В конце романа он вроде немного воскресает к жизни.

«Евгений Онегин» — роман для народа и о народе. Белинский отмечает реалистичность романа. Его знаменитая фраза о романе, как о «энциклопедии русской жизни» делает его народным произведением.

Татьяна и Ленский – прекрасные образцы людей. Благородные, но именно поэтому, они чужды окружающим людям. Они с ними духовно не связаны. Среди своих они враги, дома – как в неприятельском лагере. Поэтому, они и погибают. Один физически, другой – морально.

Белинский считает роман – «поэмой несбывшихся надежд».

Роман не понимали, но всё-же его ждали и быстро читали, перечитывали, критиковали. Молодое поколение, которое выросло на «Евгении Онегине», повзрослев, стало, наконец, понимать глубокий смысл романа.

Значение романа рассматривается в контексте истории литературных типов и в истории творчества Пушкина. Роман – это точное отражение жизни России той определённой эпохи. И через роман, его героев, Пушкин транслирует читателям свои взгляды на жизнь.

Белинский характеризует Онегина, можно сказать – он заступается за него. Публика однобоко оценила Онегина, как холодного, сухого эгоиста. Так нельзя судить о людях. Онегин не растерял человеческих чувств, он просто натура сдержанная, скрытая. Сам в себе. Одним словом – интроверт.

Ленский, по утверждению Белинского, совершенная противоположность Онегину. Витает в облаках.

Некоторые критики сравнивают «Евгения Онегина» с музыкой. С определённым родом произведений, называемых «каприччио».

На мой взгляд, самая лучшая критика в адрес романа, а точнее, Онегина «шалун с умом, ветреник с сердцем, он нам знаком, мы любим его». Критики узнают себя в Онегине. Они такие же повесы и любители женских ножек. Им просто обидно, что Пушкин писал не о них. Они завидуют Онегину.

1. Ф.М. Достоевский
2. Собр. соч. в 15 тт.
3. Т. 14

С. 425. «Пушкин есть явление чрезвычайное ~ сказал Гоголь».

— Достоевский цитирует начало статьи Гоголя «Несколько слов о Пушкине» (1832. Напечатана в 1835 г. в сборнике «Арабески», ч. 1). У Гоголя далее следовало: «…это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».

С. 428. …из четырнадцати классов, на которые разделено образованное русское общество

— В 1722 г. Петром I была утверждена «Табель о рангах…», согласно которой русское служилое сословие было разделено на четырнадцать разрядов (чинов) — от канцлера до коллежского регистратора (см.:
Шепелев А. Е.
Отмененные историей. Чины, звания и титулы в Российской империи. Л., 1977. С. 11—12).

С. 428. …живущими «без закона»…

— См. ниже.

С. 428. …женщина, «дикая женщина», по выражению одного поэта…

— В черновом автографе было вписано продолжение: «нашего. Дайте мне женщину, дикую женщину». Возможно, имеются в виду слова поэта Я. П. Полонского из его статьи «По поводу последней повести графа Л. Н. Толстого „Казаки“» (Письмо к редактору «Времени»): «Я был также на Кавказе, также испытал на себе страсть к полудикой женщине…» (Время. 1863. № 3. Отд. II. С. 96).

С. 428. Оставь нас, гордый человек;

//
Мы дики, нет у нас законов, // Мы не терзаем, не казним.
— Слова Старика из поэмы Пушкина «Цыганы» (1824), обращенные к Алеко.

С. 429. Зачем, как тульский заседатель, // Я не лежу в параличе?

— Цитата из «Путешествия Онегина».

722

С. 429. Бес благородный скуки тайной.

— Цитируется стихотворение Некрасова «Отрадно видеть, что находит…» (1845):

Отрадно видеть, что находит Порой хандра и на глупца, Что иногда в морщины сводит Черты и пошлого лица Бес благородный скуки тайной…

С. 430. Не такова Татьяна ~ это апофеоза русской женщины…

— Это понимание образа Татьяны является развитием и углублением сказанного о ней Белинским, в его девятой пушкинской статье. Критик утверждал: «…едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину…» (
Белинский В. Г.
Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 7. С. 473). Писал он и о замечательных свойствах натуры Татьяны: «Вся ее жизнь проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения». «…Татьяна — существо исключительное, натура глубокая…» (там же. С. 482—484). О расхождении Достоевского с Белинским в оценке решения Татьяны в последней сцене романа см. ниже, примеч. к с. 433.

Образ Татьяны привлекал внимание Достоевского и ранее. В статье «Книжность и грамотность» (1861) содержалась хоть и краткая, но очень высокая оценка: «…тип единственный до сих пор в нашей поэзии, перед которым с такой любовью преклонилась душа Пушкина как перед родным русским созданием…» (наст. изд. Т. 11. С. 95). См.: Фридлендер Г. М.

У истоков почвенничества (Ф. М. Достоевский в журнале «Светоч») // «Известия АН СССР». Серия литературы и языка. 1971. № 5. С. 407.

С. 430. …и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным.

— Имеются в виду строфы —XLVII в восьмой главе «Евгения Онегина». В «Подростке» (1875) Достоевский писал: «…у великих художников в их поэмах бывают иногда такие больные сцены, которые всю жизнь потом с болью припоминаются,— например, последний монолог Оттело у Шекспира, Евгений у ног Татьяны…» (наст. изд. Т. 8. С. 382).

С. 430. Можно даже сказать ~ кроме разве образа Лизы в «Дворянском гнезде» Тургенева.

— На полях наборной рукописи речи о Пушкине эта фраза была вписана Достоевским и имела продолжение: «…и Наташи в „Войне и мире“ Льва Толстого». Затем эти слова были вычеркнуты и не вошли в печатный текст. Но вся эта фраза была полностью произнесена Достоевским в речи 8 июня. Н. Н. Страхов свидетельствовал: «При имени Тургенева зала, как всегда, загрохотала от рукоплесканий и заглушила голос Федора Михайловича. Мы слышали, как он продолжал: «…и Наташи в „Войне и мире“ Толстого». Но никто в зале не мог их слышать, и он должен был остановиться, чтоб переждать, когда утихнет вновь и вновь подымавшийся шум. Когда он стал продолжать речь, он не повторил этих заглушённых слов и потом выпустил их в печати, так как они действительно не были произнесены во всеуслышание» (Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1964. Т. II. С. 351).

«Дворянское гнездо» Достоевский ценил выше всех романов Тургенева. В «Дневнике писателя» за 1876 г. упоминания этого романа Тургенева связаны с размышлениями о Пушкине. В февральском выпуске Достоевский утверждал, что все вековечное и прекрасное в типах Гончарова и Тургенева («Обломов» и «Дворянское гнездо») от того, что «они

723

в них соприкоснулись с народом», и поставил это в прямую зависимость от поворота к народу, который совершил Пушкин (см. наст. изд. Т. 13. С. 44). См. также о Татьяне, женщинах Тургенева и Толстого в июльско-августовском выпуске «Дневника» за 1876 г. ( там же. С. 88—89). И. С. Аксаков писал. О. Ф. Миллеру 17 августа 1880 г. о реакции Анненкова и Тургенева на речь Достоевского: «Скажу, впрочем, что оба они, особенно Тургенев, были отчасти (и даже не отчасти, а на две трети) подкуплены упоминанием о Лизе

Тургенева. 1 Ив. Сергеевич вовсе этого от Достоевского не ожидал, покраснел и просиял удовольствием. <…> Некоторые тогда же подумали, что со стороны Достоевского это было своего рода captatio benevolentiae (заискивание —
лат.
). Это несправедливо. Ровно дней за двенадцать <…> Достоевский в разговоре со мною о Пушкине повторил почти то же, что потом было им прочтено в „Речи“ и также упомянул о Лизе Тургенева, прибавив, впрочем, при этом, что после этого Тургенев ничего лучшего не написал…» (Литературное наследство. М., 1973. Т. 86. С. 514).

С. 430. …Онегин совсем даже не узнал Татьяну ~ может быть, принял ее за «нравственный эмбрион».

— Ср. со словами Белинского из девятой статьи о Пушкине: «Немая деревенская девочка с детскими мечтами — и светская женщина, испытанная жизнию и страданием, обретшая слово для выражения своих чувств и мыслей: какая разница! <…> Да это уголовное преступление — не подорожать любовию нравственного эмбриона!» (
Белинский В. Г.
Полн. собр. соч. М., 1955. Т. VII. С. 499).

С. 430. Если есть кто нравственный эмбрион ~ сам, Онегин…

— Д. И. Писарев также писал в статье «Пушкин и Белинский» (1865): «Наконец отвращение Онегина к упорному труду <…> составляет симптом очень печальный, по которому мы уже заранее имеем право предугадывать, что Онегин навсегда останется эмбрионом» (
Писарев Д. И.
Сочинения. М., 1956. Т. III. С. 314).

С. 430. …«постигал душой все ее совершенства».

— У Пушкина:

Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство. («Евгений Онегин», гл. восьмая, строфа XXXII — «Письмо Онегина к Татьяне»)

С. 430. …в этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного!

Ср. также ниже:
…рабство и лакейство души
перед авторитетом.— Лакейство как слепое подчинение авторитету, следование готовой чужой догме относится к выражениям, постоянно применявшимся Достоевским по отношению к либералам—западникам (в «Бесах», в «Дневнике писателя» 1876 г.).

С. 431. …отправился с мировою тоской своею ~ кипя здоровьем и силою…

— Имеются в виду странствия Онегина, описанные в строфах XII и XIII восьмой главы «Евгения Онегина» и в «Отрывках из путешествия Онегина», цитируемых ниже.

С. 431. В бессмертных строфах романа ~ загадочного еще для нее человека.

— Речь идет о строфах XVI—XXV седьмой главы «Евгения Онегина».

С. 431. Уж не пародия ли он?

— Цитата из строфы XXIV седьмой главы «Евгения Онегина».

С. 431. …кто сказал, что светская, придворная жизнь тлетворно коснулась ее души ~ светские понятия были отчасти причиной отказа ее

1 Это сопоставление было покрыто рукоплесканиями. (Примеч. И. С. Аксакова).

724

Онегину?

— Имеются в виду, с одной стороны, Белинский, с другой — Писарев. В последнем объяснении Татьяны с Онегиным, по утверждению Белинского, сказалось «все, что составляет сущность русской женщины с глубокою натурою» — задушевность, чистота и искренность чувств. Но критик пишет и о «тщеславии добродетелью, под которою замаскирована рабская боязнь общественного мнения», и что пока Татьяна «в свете — его мнение всегда будет ее идолом» (
Белинский
В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. VII. С. 498, 500). Писарев же в своей нарочито-заостренной полемической характеристике Татьяны заявляет более резко: «…отталкивая его (Онегина.—
Ред.
) из уважения к требованиям света, она презирает „всю эту ветошь маскарада“; презирая всю эту ветошь, она занимается ею с утра до вечера, „свет мне противен, но я намерена безусловно исполнять все его требования“» — так интерпретировал критик слова Татьяны (
Писарев Д. И.
Сочинения. М., 1956. Т. III. С. 349).

С. 431. Но я другому отдана // И буду век ему верна.

— У Пушкина:

Но я другому отдана; Я буду век ему верна. («Евгений Онегин», гл. восьмая, строфа XLVII)

С. 431. …

(
а не южная или не французская какая-нибудь
)
…
— Современники усматривали в этих словах намек на возлюбленную Тургенева Полину Виардо-Гарсиа.

С. 430—431. Нет, русская женщина смела. Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это.

— Речь идет о подвиге декабристок. Еще в 1854 г. в письме от 22 февраля Достоевский писал М. М. Достоевскому о встрече с А. Г. Муравьевой, П. Е. Анненковой и Н. Д. Фонвизиной на пересыльном пункте в Тобольске в 1850 г.: «Ссыльные старого времени (то есть не они, а жены их) заботились о нас как о родне. Что за чудные души, испытанные 25-летним горем и самоотвержением. Мы видели их мельком, ибо нас держали строго. Но они присылали нам пищу, одежду, утешали и ободряли нас». В «Дневнике писателя» за 1873 г. писатель так выразил свое восхищение: «Мы увидели этих великих страдалиц, добровольно последовавших за своими мужьями в Сибирь. Они бросили все, знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чем неповинные, они в долгие двадцать пять лет перенесли все, что перенесли их осужденные мужья» (наст. изд. Т. 12). Говоря о высоком нравственном облике русской женщины, Достоевский в июльско-августовском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г. вновь напомнил о декабристках (см. наст. изд. Т. 13).

С. 432. Этому-то старику генералу…

— Ошибочное представление о возрасте мужа Татьяны было широко распространено в 60—70-е годы. Анализ романа Пушкина в сопоставлении с реальными биографиями военных деятелей той эпохи позволил Н. О. Лернеру сделать вывод о том, что мужу Татьяны было не более 35 лет. «В своей знаменитой речи о Пушкине (1880 г.) он (Достоевский.—
Ред.
), писал Лернер, несколько раз назвал мужа Татьяны «стариком», «старцем», «старым мужем»; эта старость в глазах писателя увеличивала жертву Татьяниной верности. Жалостливое сердце Достоевского невольно подсказало эту, по существу ненужную, черту, не оправдываемую ни показаниями самого создателя Онегина, ни общеисторическими условиями онегинской эпохи» (
Лернер Н. О.
Муж Татьяны //
Лернер Н. О.
Рассказы о Пушкине. Л., 1929. С. 215).

725

С. 432. …«с слезами заклинаний молила мать»…

— «Евгений Онегин», гл. восьмая, строфа XLVII.

С. 432. А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого? ~ Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный, бесчеловечный поступок?

— Здесь и ниже (см. следующие примечания) отразились идеи, составляющие зерно философско-этической проблематики романов «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы»: утверждение о невозможности достижения высокой цели низкими средствами и общего блага — ценою страдания отдельной личности, о пагубности бесчеловечного поступка для общества и личности самого преступившего, осуждение индивидуализма.

С. 432. Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой ~ Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии?

— Ср. со словами Ивана, обращенными к Алеше, в главке «Бунт» книги «Pro и contra» романа «Братья Карамазовы»: «…представь, что ты сам возводишь здание судьбы человеческой <…>, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице <…> согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!» (наст. изд. Т. 10).

С. 432. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди ~ согласились бы сами принять от вас такое счастие, если в фундаменте его заложено страдание ~ и, приняв это счастие, остаться навеки счастливыми?

— В «Братьях Карамазовых» сходным вопросом к Алеше закончил Иван свое рассуждение о построенном на страдании здании человеческой судьбы: «И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастие на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, оставаться навеки счастливыми?».

С. 432. Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокою душой…

— С самого начала работы над пушкинской речью Достоевский неизменно подчеркивал принципиальную значимость развязки «Онегина». В одном из первых черновых набросков о. Затем, уже в черновом автографе, новая запись на полях: «…в решении Татьяной вопроса в последней главе романа я вижу мысль и всю правду поэмы,
для которой, может быть, она и была задумана»
(см. т. XXVI. С. 285.— Курсив наш.—
Ред.
).

С. 433. …вопрос: почему Татьяна не пошла с Онегиным, имеет у нас ~ историю весьма характерную…

— Достоевский полемизирует здесь с девятой статьей Белинского о Пушкине. Белинский писал: «Вот истинная гордость женской добродетели! Но я другому
отдана,
— именно
отдана,
а не
отдалась!
Вечная верность —
кому
и в
чем?
Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны…» (
Белинский В. Г.
Полн. собр. соч. М., 1955. Т. VII. С. 501). В одном из первых черновых набросков к пушкинской речи Достоевский возражал Белинскому: «Тут другой вопрос: не кому и чему отдана, а кому и чему отдаться? Да если б она освободилась, она не пошла бы за ним <…> Если б она верила в него, она бы пошла за ним <…> Но во что было верить Татьяне?» (Т. XXVI. С. 216, 217).

С. 433. …«счастье было так возможно, так близко!»

— «Евгений Онегин», гл. восьмая, строфа XLVII.

С. 433. У него никакой почвы, это былинка, носимая ветром.

— Раньше, в статье «Книжность и грамотность» (1861), Достоевский резко выступил

726

против Каткова, отрицавшего народность Онегина как типического лица (см. наст. изд. Т. 11). В черновом наброске к речи о Пушкине Онегин также «всецело русский человек, русская тоска тогдашнего времени» (см. Т. XXVI. С. 214), но далее добавляется: «Это тоже Алеко

—
оторванный от почвы»
(там же. Курсив наш.—
Ред.
).

С. 434. …«крест и тень ветвей над могилой ее бедной няни».

— У Пушкина: «Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей…» («Евгений Онегин», гл. восьмая, строфа XLVI).

С. 435. В надежде славы и добра // Гляжу вперед я без боязни…

— Начальные строки стихотворения Пушкина «Стансы» (1826).

С. 435. …за одним, много что за двумя исключениями из самых позднейших последователей его, это лишь «господа», о народе пишущие.

— «Одним исключением» Достоевский считал, по-видимому, Льва Толстого. Добавление «из самых позднейших» делает затруднительным отнесение той же оценки к Тургеневу, Некрасову, Островскому. Скорее Достоевский мог иметь в виду под другим Ф. М. Решетникова, а может быть, и Н. С. Лескова. См. также стр. 454.

С. 435. Возьмите Сказание о медведе и о том, как убил мужик его боярыню-медведицу…

— Имеется в виду пушкинская «Сказка о медведихе» (1830?). Достоевский писал о ней и в декабрьском выпуске «Дневника писателя» за 1877 г. «Сказку о медведихе» и «Пророка» он читал на литературно-музыкальном вечере в Москве 8 июня 1880 г.

С. 435. Сват Иван, как пить мы станем…

— Начальные строки стихотворения Пушкина 1833 г.

С. 435. …не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов.

— Эта мысль была высказана Достоевским уже в «Дневнике писателя» за 1877 г. В главке, посвященной характеристике «Анны Карениной», он утверждал: «Бесспорных гениев, с бесспорным „новым словом“ во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частию Гоголь. Вся плеяда эта (и автор „Анны Карениной“ в том числе) вышла прямо из Пушкина…».

С. 436. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин.

См. также стр. 145—146:
Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность.
— Идея Достоевского о «всеотзывчивости» Пушкина представляет переосмысление идей Белинского и Гоголя о «протеизме» Пушкина. (Ср.:
Белинский В. Г.
Полн. собр. соч. М., 1955. Т. VII. С. 333;
Гоголь Н. В.
Полн. собр. соч. М., 1949. Т. VIII. С. 384).

С. 436. И эту-то способность ~ он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт.

— Эта получившая законченное выражение в речи о Пушкине идея развивалась Достоевским с начала 60-х годов. Первая часть статьи «Книжность и грамотность» (1861) была посвящена горячей полемике по вопросу о народности Пушкина с ее отрицателями — М. Н. Катковым, С. С. Дудышкиным и отчасти с Белинским. В ней выявился и особый аспект в понимании писателем существа народности великого поэта: Пушкин народен как провозвестник «общечеловеческих начал», свойственных русскому народу (см. наст. изд. Т. 11). В декабрьском выпуске «Дневника писателя» за 1877 г., в главке «Пушкин, Лермонтов и Некрасов», Достоевский еще более определенно связывает народность Пушкина с преклонением «перед правдой народа русского», состоящей из всечеловечности, всемирной отзывчивости, стремления к всеединению (см. С. 397—404).

С. 437. …сцены из «Фауста»…

— Имеется в виду пушкинская «Сцена из Фауста» (1825).

727

С. 437 …баллада «Жил на свете рыцарь бедный».

— Эту балладу, с образом героя которой соотнесен Мышкин, читает Аглая в романе «Идиот» (см. наст. изд., т. 6).

С. 437. Перечтите «Дон-Жуана»…

— Имеется в виду «Каменный гость» (1830).

С. 437. Какие глубокие, фантастические образы в поэме «Пир во время чумы»

—
страдальческое предчувствие своего грядущего.
— «Маленькая трагедия» «Пир во время чумы» (1830) навеяна сценой из драмы английского поэта Дж. Вильсона (1755—1854) «Чумный город» (1816).

С. 437. Однажды, странствуя среди долины дикой ~ в то, во что они поверили.

— Достоевский имеет в виду стихотворение Пушкина «Странник» («Однажды, странствуя среди долины дикой…», 1835) — переложение отрывка из книги английского поэта и пуританского проповедника Джона Беньяна (1628—1688) «Путь паломника» (1678— 1684. Первый русский прозаический перевод 1782 г.). В библиотеке Достоевского было это сочинение Беньяна,— вероятно, русский перевод 1878 г. под заглавием: «Путешествие пилигрима в небесную страну и духовная война». См.:
Благой Д.
Джон Беньян. Пушкин и Лев Толстой. //
Благой Д.
От Кантемира до наших дней. М., 1972. Т. 1. С. 334—365. Достоевский читал пушкинского «Странника» в салоне Е. А. Штакеншнейдер. «Ересиархом» и «сектатором» Достоевский называет Беньяна как фанатического приверженца учения пуританской церкви.

С. 437. …религиозные же строфы из Корана или «Подражания Корану»

—
грозная кровавая сила ее?
— Речь идет о цикле стихотворений Пушкина «Подражания Корану» (1824). Мотивы и образы «Подражаний Корану» были использованы Достоевским в романе «Преступление и наказание», «Подросток» и «Братья Карамазовы». Характеризуя «Подражания Корану» как «религиозные» строфы (как и усматривая в «Страннике» отражение «религиозного мистицизма»), Достоевский переосмыслял эти произведения в духе своего мировоззрения: на самом деле Пушкина в Коране, как и в книге Беньяна, привлекали в первую очередь их яркая образность и поэтическое содержание, которые давали поэту широкий простор для лирико-философских и биографических ассоциаций.

С. 437. А вот и древний мир, вот «Египетские ночи» ~ съедающей своего самца.

— В этих словах кратко изложено то понимание поэмы о Клеопатре из повести Пушкина «Египетские ночи» (1835), которое было развито Достоевским в статье «Ответ „Русскому вестнику“» (Время. 1861. № 3; см. наст. изд. Т. 11). Эта статья, как и две предшествовавшие ей,— «Образцы чистосердечия» и «„Свисток“ и „Русский вестник“»— были посвящены полемике Достоевского с журналом М. Н. Каткова «Русский вестник» по поводу женского вопроса в связи с выступлением на литературном вечере в Перми Е. Э. Толмачевой с чтением импровизации итальянца из повести Пушкина. Достоевский обращался к «Египетским ночам» и ранее — в «Неточке Незвановой», «Преступлении и наказании» и «Идиоте».

С. 438. В самом деле, что такое для нас петровская реформа ~ Ведь не была же она только для нас усвоением европейских костюмов ~ Петр несомненно повиновался некоторому затаенному чутью, которое влекло его, в его деле, к целям будущим…

— Ср. со статьей 1861 г. «Книжность и грамотность»: «В деле Петра (мы уже об этом теперь не спорим) было много истины. Сознательно ли он угадывал общечеловеческое назначение русского племени, или бессознательно шел вперед, по одному чувству, стремившему его, но дело в том, что он шел верно» (наст. изд.

728

Т. 11. С. 102—103). См. также: Кийко Е. И.

Белинский и Достоевский о книге Кюстина «Россия в 1839» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1.С. 189—200;
Кайгородов В. И.
Об историзме Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1980. Т. 4. С. 27—40.

С. 439. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени ~ стремления нашего к воссоединению людей.

— Взаимоотношения России и Европы, историческое предназначение России — вопрос, постоянно возникавший перед Достоевским в романах и письмах,— главнейшие темы «Дневника писателя» за предшествующие годы. В «Дневнике писателя» за 1877 г. утверждалось: «Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней все Афетово племя, а наша идея — объединение всех наций этого племени…» (наст. изд. Т. 14. С. 26). Так же определенно сформулировал Достоевский сходную мысль и позже — в «Дневнике писателя» за 1881 г. («Европа нам тоже мать, как и Россия, вторая мать наша; мы много взяли от нее, и опять возьмем, и не захотим быть перед нею неблагодарными»), напомнив о сказанном им в речи о Пушкине.

С. 439. Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе…

— Этот тезис Достоевского вызвал возражение критиков, в частности А. Д. Градовского, который писал: «Признаемся, это „служение“ вызывает в нас нерадостное чувство. Время ли Венского конгресса и вообще эпохи конгрессов может быть предметом нашей „гордости“? То ли время, когда мы, служа Меттерниху, подавляли национальное движение в Италии и Германии и косились даже на единоверных греков? И какую ненависть нажили мы в Европе именно за это „служение“!» (Голос. 1880. 25 июня. № 174). О взаимоотношениях России и Европы Достоевский писал в «Дневнике писателя» за 1876 г. Более полное завершение позиция писателя получила в «Дневнике писателя» за 1881 г. (см. выше, с. 472).

С. 440. …эту нищую землю «в рабском виде исходил благословляя» Христос.

— Достоевский перефразирует заключительную строфу стихотворения Ф. И. Тютчева «Эти бедные селенья…» (1855):

Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде царь небесный Исходил, благословляя.

Из стихотворений Тютчева Достоевский более всего и постоянно цитировал это стихотворение.

Степанова Г.В. Комментарий: Ф.М.Достоевский. Дневник писателя. 1880. Август. Глава вторая. Пушкин (очерк) // Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. СПб.: Наука, 1995. Т. 14. С. 722—729.

© Электронная публикация — РВБ, 2002—2021. Версия 3.0 от 27 января 2021 г.

Критика о «Евгении Онегине» — Русская историческая библиотека

Чем более вырастал Пушкин, тем более отставала от него современная ему критика. Если первые главы «Евгения Онегина» были приняты ею скорее сочувственно, то последние встретили почти единодушное порицание.

Во всяком случае, важно, что русская критика признала жизненность героев романа. Булгарин заявил, что «Онегиных» он встречал в Петербурге «дюжинами». Полевой признал в герое «знакомого» человека, внутреннюю жизнь которого он «чувствовал», но, без помощи Пушкина, «не умел объяснить». То же на разные лады говорят многие другие критики. Даже известный русский историк В. О. Ключевский написал любопытную статью «Евгений Онегин и его предки», где герой пушкинского романа разобран, как исторический тип.

 

Слушать аудиокнигу с кратким содержанием «Евгения Онегина»

 

 

Вопрос о «народности» пушкинского романа в русской критике

Важно и то, что по поводу романа возник вопрос о том, что такое «народность» в литературе. Одни критики признавали за романом значение «национального» произведения, другие усмотрели в нем неудачное подражание Байрону. Из спора выяснилось, что «народность» первые увидели не там, где ее нужно было видеть, а вторые просмотрели оригинальность Пушкина. Никто из критиков не оценил это произведение, как «реалистическое», зато многие напали на его форму, указывали недостатки плана, несерьезность содержания…

 

Отзыв Полевого о «Евгении Онегине»

Из наиболее серьезных отзывов о романе надо признать статью Полевого. Он увидел в романе «литературное capriccio», образчик «шутливой поэмы», в духе байроновского «Беппо», оценил простоту и живость пушкинского рассказа. Полевой первый назвал роман Пушкина «национальным»: «мы видим свое, слышим свои народные поговорки, смотрим на свои причуды, которых все мы не чужды были некогда». Эта статья вызвала оживленную полемику. В образе Татьяны только один из тогдашних критиков увидел полную самостоятельность пушкинского творчества. Татьяну он поставил выше черкешенки, Марии и Заремы.

 

Вопрос о «байронизме» в романе

Критики, доказывавшие, что «Евгений Онегин» есть подражание байроновским героям, все время утверждали, что Байрон выше Пушкина, и что Онегин, «существо пустое, ничтожное и обыкновенное», ниже своих прототипов. В сущности, в этом отзыве о герое Пушкина, было больше похвалы, чем порицания. Пушкин нарисовал «живой» образ, не идеализировав его, чего о Байроне сказать нельзя.

 

Отзыв Надеждина о «Евгении Онегине»

Надеждин не придавал серьезного значения роману, лучшим произведением Пушкина, по его мнению, оставалась поэма «Руслан и Людмила». На роман Пушкина он предлагал смотреть, как на «блестящую игрушку», которую не стоит ни слишком превозносить, ни чересчур порицать.

 

Придавим ли мы когда-нибудь Пушкина? | Гэри Сол Морсон

Эрмитаж, Санкт-Петербург / Скала / Белые изображения / Арт-ресурс

Александр Пушкин; картина Петра Кончаловского, 1932 г.

Кем был Александр Пушкин? Русские считают его своим величайшим писателем, даже большим, чем Лев Толстой. Эдмунд Уилсон, когда-то один из самых известных публичных интеллектуалов Америки, назвал его «величайшим поэтом девятнадцатого века». Но для тех, кто не знает русского, причины такой похвалы остаются неуловимыми.

На самом деле, почти все о Пушкине неуловимо. Когда Исайя Берлин сформулировал свое знаменитое различие между «ежами» и «лисами» — великими строителями систем и врожденными скептиками, — он счел Пушкина (1799–1837) идеальной лисой. Как человек и поэт, Пушкин кажется мастером тысячи странных переодеваний и масок, скрывающих еще больше масок.

Пушкин сам был странной смесью. Пушкины были одним из самых известных дворянских родов России, но прадед поэта по материнской линии, Ибрагим Ганнибал, был африканцем, который, по легенде, был абиссинским князем, взятым в заложники турками.В 1705 году русский посланник спас его от двора султана в Стамбуле и передал в дар царю Петру Великому. Петр усыновил мальчика своим крестником, отправил его во Францию ​​для военного обучения и назначил офицером своего самого престижного полка. В конце концов Ганнибал дослужился до генерала. Дочь Петра, императрица Елизавета, подарила ему значительную собственность, в том числе имение в Михайловском, недалеко от латвийской границы, где Пушкин, как известно каждому русскому школьнику, написал несколько своих лучших стихотворений.

Все о нем стало легендарным. Россияне посещают «пушкинские места», связанные с происшествиями в его жизни. Когда русские формалисты высмеивали биографическую критику, они представляли себе статью под названием «Курил ли Пушкин?» Если что-то стоит слишком дорого, россиянин может спросить: «Так кто же за это заплатит? Пушкин? » Тщеславный и бесконечно игривый Пушкин оценил бы и обожание, и пародии на него.

Он любил возмутиться. Одна молодая женщина, за которой ухаживал Пушкин, вспоминала его «ужасные бакенбарды, его растрепанные волосы, его ногти, длинные, как когти,… необычность его естественного и сдержанного характера, и его безграничное тщеславие», все это в сочетании с выражением «злого умысла» и сарказм.Другие упоминали его небрежную одежду и привычку вертеть тростью или кнутом. Конечно, он максимально использовал свое экзотическое африканское наследие. Его величайшее произведение, роман в стихах «Евгений Онегин », представляет рассказчика, который жаждет снова прогуляться «под солнцем моей Африки», куда Пушкин никогда не ступал, и его незаконченная новелла «Мавр Петра Великого, »- романтизированная биография его предка.

Пушкин иногда подражал Байрону, а иногда пародировал подражателей Байрона.Своими бесконечными соблазнениями светских женщин Пушкин увлекся фигурой Дон Жуана. Как мог великий соблазнитель по своему желанию превратиться в то, что данная женщина желает больше всего? Пьеса Пушкина « Каменный гость » посвящена Дон Жуану, в то время как похотливые ученые взволновали себя, расшифровывая код, который Пушкин использовал в своем печально известном «списке Дон Жуана», в котором якобы перечислены его многочисленные любовники.

В молодости Пушкин попал в беду из-за того, что писал непристойные, а также политически неприемлемые стихи.В его шутливом эпосе «Габриэлиада», написанном в 1821 году, пародии на благовещение, Гавриил и сатана спят с Марией прежде, чем Бог когда-либо доберется до нее, что заставляет нас спрашивать, чей именно сын Иисус? Квест в инсценировке квестов «Сорок дочерей царя Никиты» посвящен пропавшим вагинам дочерей. Неудивительно, что Пушкин много времени проводил в ссылке в Екатеринославе, Кишиневе и Одессе.

В декабре 1825 года группа дворян-идеалистов подняла восстание, которое было легко подавлено.Пятеро были повешены, а многие другие «декабристы» были сосланы в Сибирь, рассказывая истории о мученической смерти более поздних радикалов. Если верить легенде, суеверный Пушкин собирался присоединиться к декабристам, когда заяц пересек ему дорогу, что он воспринял как знак, чтобы вернуться. Русские иногда называют «зайца, спасшего русскую литературу».

Когда Пушкин, наконец, женился — его женой была намного более молодая красавица Наталья Гончарова, — он оказался в положении мужей, которых он имел обыкновение делать рогоносцами.Он стал особенно чувствителен к предполагаемым пренебрежениям, таким как то, что царь присвоил ему низкое положение при дворе, чтобы (как он предполагал) заботиться о великолепной жене поэта, в том числе на многих придворных балах, на которые Пушкин возмущался. Когда слухи вовлекли ее в интригу с французским эмигрантским кавалерийским офицером, Пушкин спровоцировал дуэль, на которой был убит. Биографы-агиографы нашли способы обвинить царя: чем сильнее враги, тем более возвышенна смерть!

Кем тогда был Пушкин? Поскольку он был первым великим писателем России, «отцом русской литературы», вопрос запутался в вопросах национальной идентичности.Скажите мне, кем, по вашему мнению, был Пушкин, и я расскажу вам, как вы относитесь к истории России. Как бы то ни было, его работы поддаются практически любому образу.

Известный прежде как несравненный лирический поэт, Пушкин владеет удивительным разнообразием голосов. Его любовные стихи, которые варьируются от наводящих на размышления до элегических, часто оказываются не столько о любви, сколько о воспоминаниях о любви и, действительно, о самой памяти. Он писал великолепные оды, такие как его блестящая «Осень», мощные политические стихи («Кинжал»), размышления о зле («Дерево упас») и жалобные страхи за свое здравомыслие («Даруй Бог, я не сойду с ума»).Еще он был мастером оскорбительной эпиграммы, вроде той, которая озаглавлена ​​«О Воронцове»: «Половина сноб, полуслизь, / Половина разврат, полдурб, / Половина мерзавец — но есть надежда, / Он полный в данный момент ». Особенно много его стихов игриво и воспевает чистое творчество.

Вы можете найти стихи, выражающие любовь к простому народу, а также снобистские стихи, такие как «Моя родословная», прославляющие его благородную кровь. Он любил предлагать убедительное выражение мировоззрения, например отрывок из «Евгений Онегин », прославляющий цинизм, только для того, чтобы сузить его, криво заметив, что такие чувства придают очарование разговору.Его стихотворение «Эхо» комментирует все его творчество:

Пусть зверь ревет в густом лесу,
Пусть ревет рог, или грянет гром,
Пусть девица поет за холмом —
На каждый звук
Вы сразу производите ответ
В пустом воздухе.

Ты слушаешь грохот грома,
Голос бури и волн,
И крик деревенских пастырей —
Ты посылаешь ответ,
Но тебе нет ответа.
Поэт, это как ты!

Рассказ Пушкина «Египетские ночи» спрашивает, можно ли сформировать подлинную идентичность, умело принимая идентичности других.Чарски, который хранит свою поэзию совершенно отдельно от своей общественной жизни, встречает приезжего итальянца impvisatore , действие которого состоит в сочинении стихотворения на любую предложенную тему. К удивлению Чарского, импровизатор каждый раз кажется искренне вдохновленным, как будто тема исходит из глубины его души. Чарский пытается озадачить исполнителя, предлагая тему: «Поэт сам выбирает тему своих песен; толпа не имеет права командовать его вдохновением.«Несомненно, импровизатор не может быть вдохновлен этой темой, не противореча самому себе! Но, к его изумлению, импровизатор производит чудесную лирику. Когда Чарски спрашивает, как можно сделать чужую волю своей, мы с удивлением осознаем, что эта история имеет гораздо более серьезные последствия, в том числе политические. Людям удается не просто подчиняться, но и принимать чужую волю.

Удивительный и едва сформулированный философский вопрос: так стихи и рассказы Пушкина обретают неожиданную глубину.Последующие русские писатели-классики произносили пространные философские речи, ставшие визитной карточкой русских романов, которые Генри Джеймс назвал «мешковатыми монстрами». Но Пушкин никогда не бывает мешковатым, и даже его явно обильные отступления лаконичны. Он задает самые важные вопросы с подсказкой. Достаточно жеста. Он похож и явно учился у великих мастеров краткости, афористов, таких как Паскаль и Ларошфуко. Некоторые сравнивают его остроумные двустишия с куплетами Александра Поупа, потому что их лаконичность делает его очень цитируемым.Его строки, как и строки Поупа, стали более чем пресловутыми: они словно родились с языком.

Нет ничего более лаконичного и поднимающего столько философских вопросов, как «маленькая трагедия» Пушкина Моцарт и Сальери . На десяти страницах он предлагал идеи бесчисленному количеству русских писателей, философов и критиков. Среди американцев он наиболее известен благодаря фильму « Amadeus », на который он произвольно (и мешковато) вдохновлен, в котором рассказывается легенда о том, как композитор Сальери из зависти отравил Моцарта.

Пушкинский Моцарт поразительно похож на самого Пушкина: его вдохновение приходит легко, и он без труда создает шедевры, выпивая, смеясь или играя. Сальери, напротив, приложил огромные усилия, чтобы изучить свое ремесло, и знает, что никогда не станет больше, чем мастером. Спектакль открывается знаменитым монологом Сальери:

.

Люди говорят, что в мире нет справедливости;
Но и справедливости наверху нет….
Убийственные звуки
Я рассекал музыку, как труп.Я проверил
Гармония с алгеброй. Только тогда я осмелился…
Я начал творить, но молча, втайне.

По мнению Сальери, беспечность Моцарта не только несправедливо удачна, но и позорит его собственный гений. Когда Моцарт приходит со слепым скрипачом, который, как он слышал, плохо играет одну из его собственных арий, он смеется, но Сальери глубоко оскорблен. «Ах, Сальери, / Неужели ты не смеешься?» — недоумевает Моцарт. Сальери отвечает, что он не находит юмора, когда несчастный художник обкрадывает Рафаэля или когда презренный шут «позорит Алигьери пародией».Но само искусство Пушкина было пародией, все игривое олицетворение неотделимо от юмора. Сальери считает, что величие должно быть смертельно серьезным, а его подлость и неоригинальность проистекают из его отсутствия юмора. Для лиса Моцарта, что касается игривого и творческого вообще, смех — это целая философия жизни. Он отражает высшую мудрость, умение стоять вне себя.

В самом известном комментарии, когда-либо написанном к Пушкину, Достоевскому удалось с помощью своей великолепной идеологической алхимии превратить лисость Пушкина в националистический еженедельник.Причина, по которой Пушкин мог принимать все точки зрения и выдавать себя за все национальности, объяснял Достоевский, заключается в том, что «отзывчивость» составляет суть русскости. Со времен Петра Великого «мы [русские] приняли в свою душу гений других народов», как Пушкин сделал иностранные голоса своими. Для Достоевского следует, что Россия — единственная «общечеловеческая» страна, призванная примирить все антагонизмы и создать братство наций. Если Сальери убил гармонию с помощью алгебры, то Достоевский здесь убил игривость с помощью национализма.

Русские писатели и художники сочли почти обязательным предлагать свою версию Пушкина. Некоторые, например Чайковский, использовали его сюжеты как вдохновение для своих художественных произведений, в то время как поэты и литературные критики внесли свой вклад в критический жанр, известный как «Мой Пушкин». Пожалуй, самый восхитительный из них принадлежит Андрею Синявскому (1925–1997), который, используя псевдоним Абрам Терц, чтобы скрыть свою личность, контрабандой провозил за границу блестящую беллетристику и политически неприемлемую критику. В конце концов опознанные, он и еще один писатель предстали перед судом в 1966 году, а тайно вывезенные стенограммы судебного процесса, опубликованные на английском языке как On Trial: The Soviet State Versus Abram Tertz и Николай Аржак (1966), предлагают превосходный пример различия между Советские и западные взгляды на искусство.

Приговоренный к пяти годам каторжных работ в лагерной системе Дубровлага, Синявский сумел написать Прогулки с Пушкиным и вывезти его по частям в письмах к жене. ¹ После эмиграции в 1973 году преподавал литературу в Сорбонне. Интересно, что он продолжал использовать не только свое настоящее имя, но и псевдоним, а авторские работы «Терц» должны были быть особенно преувеличенными, игривыми или фантастическими. Фактически, ему приписывают изобретение нового жанра — «фантастической литературной критики.Всегда нарушая табу, он бросал вызов национализму русской эмигрантской общины во Франции, как он бросал вызов советскому истеблишменту.

Александр Пушкин; рисунок Дэвида Левина

Прогулки , несомненно, были его самой шокирующей работой. В шутливой оценке игривости Пушкина, он заканчивается смертельно серьезным последним словом: Дубровлаг, лагерь, в котором он был написан. Когда впервые появилась возможность опубликовать в России отрывки из книги « Прогулки », Синявского объявили «русофобом», который изуродовал национальное достояние России так, как Сальери представляет обезображивание Рафаэля.Пушкина просто не пренебрегают. Поступить так, как предостерегал меня один русский, является «богохульством». В России литература — это не просто литература, это священное писание.

Россияне особенно обиделись на комментарий Синявского о том, что «Пушкин на тонких эротических ножках натолкнулся на большую поэзию». В «Пушкине» Синявского сплошная легкость, вся роль без стержня, оборотень, пародирующий на все, в том числе и на пародиста. Его не прижмут. Вы принимаете его за инкогнито. Пушкин любил фигуру Дона Жуана, который мог стать желанным идеалом женщины за женщиной, как Пушкин мог говорить любым голосом и озвучивать любую идею.«Пустота была содержанием Пушкина, — заявляет Синявский, — а Евгений Онегин — это« роман ни о чем ».

Эссе Синявского начинается с вопроса, который всегда задают люди, не говорящие по-русски: что такого хорошего в Пушкине? Дело в том, что Пушкин плохо путешествует, больше всего теряет в переводе. На русском языке его тексты превращаются из клише в идеальное выражение вневременной истины, но то, что встречается в переводе, — это всего лишь основное клише. «Евгений Онегин» — это прежде всего произведение искрометного остроумия, с красиво написанными эпиграммами и афоризмами, которые, как и все великие шутки, полагаются на точное время.При переводе часто возникает ощущение, что поэт слишком поздно выступил с изюминкой. Если, как утверждал Дэвид Дамрош, национальный шедевр попадает в «мировую литературу» только тогда, когда он вызывает широкую признательность в переводе, то творчество Пушкина может стать экспонатом несравненного величия, в значительной степени ограниченным его родиной.

Недовольный переводами стихов Онегина , включая свой собственный, Владимир Набоков написал громоздкий, буквальный перевод, в котором иногда измерялась проза, выстраиваемая строками, сопровождаемая огромным двухтомным комментарием, наполненным сводными счетами и своеобразными литературными суждениями. как неоспоримая правда.Есть также четвертый том, воспроизводящий страницы стихотворения издания 1837 года, который совершенно бесполезен для тех, кто нуждается в переводе; текст настолько мал, что его нужно расшифровать с помощью лупы. Весь этот перевод стал причиной одной из величайших ссор в истории американской литературы, которую Алекс Бим умело пересказывает в книге «Вражда: Владимир Набоков, Эдмунд Уилсон и конец прекрасной дружбы ».

Вражда началась с обзора Уилсоном на этих страницах перевода Набокова. ² Набоков ответил, и вскоре другие значимые фигуры (например, поэт Роберт Лоуэлл и российский историк Александр Гершенкрон) изложили свои взгляды в различных британских и американских периодических изданиях. Аргумент касался множества тем, от политики (Набоков высмеивал прежнее восхищение Вильсоном Лениным и русской революцией) до функции критики, владения Набоковым английским и Вильсона русским.

Набоков умышленно сделал свой перевод нечитаемым.В своем ответе Уилсону он пообещал внести поправки, чтобы сделать его еще более уродливым. «В будущих выпусках я планирую деаулеризовать его [сделать его еще менее идиоматичным?] Еще более радикально» и перевести его на «еще более неуклюжий вид английского». Набоков стремится быть абсолютно буквальным и стремится к идеальной «детской кроватке». Как начинающий аспирант, я воспринял это обещание буквально и попытался использовать его перевод таким образом, но по причинам, указанным Уилсоном, он оказался почти бесполезным. Во-первых, синтаксис иногда сбивает с толку носителя английского языка.Во-вторых, когда Пушкин использует обычное русское слово, Набоков дает нам «эквивалент», которого не знает ни один носитель английского языка, если он вообще существует. Русское слово nega (томление, сладострастие), слово в общем употреблении, становится, таким образом, «милосердием». Набокову никогда не приходит в голову, что значение слова включает его тон, стилистический уровень и обычные контексты использования, поэтому не переводят юридический язык на детский сленг.

Помню, как всплеснул руками набоковский вариант строфы, в которой поэт шутливо сетует: «О мечты, мечты! Где твоя сладость? / Где ее стишок, молодость? » В русском языке сладость ( сладость ) — явная рифма с молодостью ( младость ), поэтому, когда Синявский цитирует это куплет, его переводчики Катарина Непомнящая и Слава Ястремский произносят: «О мечты, мечты мои! Где твоя правда? / И где ее постоянная рифма: сладкая молодежь ? » Версия Уолтера Арндта, которую Набоков недавно раскритиковал (тоже на этих страницах), дает «сладость» и «быстроту», что не так хорошо, поскольку быстроту ни к чему не приписывают.А Набоков? «Мечты, мечты! Где твоя милость? / Где ювентюд? » Как слова, которые никогда не использовались, могли иметь стандартные рифмы? Если Пушкин пародирует поэтические клише, то скряга Набоков издевается над собственным переводом.

Когда Набоков впервые приехал в Америку, Вильсон, уже влиятельный, познакомил его с кругами, которые могли помочь начинающему писателю. Давние друзья, они разошлись, когда появился роман Бориса Пастернака « Доктор Живаго », которым восхищался Вильсон, а Набоков презирал.Почему Уилсон рискнул своей дружбой с колючим романистом, написав разрушительную рецензию, остается загадкой. Бим неубедительно приписывает это зависти, поскольку Набоков после г. Лолита был гораздо более известен, чем Уилсон, чья репутация была не такой, как раньше. Но это уравнение Вильсона и Сальери кажется безосновательным, особенно потому, что критика Вильсона была в основном целенаправленной. Они сводятся к тому очевидному выводу, что перевод должен передавать не текст, слова на странице, а произведение, то впечатление, которое слова производят на внимательного читателя.Как засвидетельствует всякий, кто читал безумный перевод комического шедевра, такого как « Мертвых душ » Гоголя, какой смысл в несмешном комическом романе? — или, в данном случае, в легкомысленном шедевре. тяжеловесный?

Несмотря на экстравагантные похвалы русских критиков, проза Пушкина не соответствует его стихам, за исключением, пожалуй, его лучшей сказки «Пиковая дама». На первый взгляд, это история о молодом офицере Германе, который поглощен желанием разбогатеть на азартных играх, но только в том случае, если он может сделать это без риска.Оказывается, один знаменитый мистик, который, возможно, также открыл секрет вечной жизни, однажды дал старушке секрет угадывания трех карт подряд. Чтобы получить доступ к дому старушки, Германн ухаживает за ее подопечной. Однажды ночью он пробирается в спальню старушки, наблюдает «отвратительные секреты ее туалета» и, выйдя из укрытия, угрожает ей пистолетом, чтобы она раскрыла секрет. Она умирает от испуга, но затем возвращается в виде призрака, чтобы раскрыть секрет, при условии, что он женится на подопечной.

Читатели замечают здесь аллегорию всех попыток обрести сверхчеловеческие знания, в данном случае — преодолеть случай. Позднее русские писатели превратили его в романы о философских поисках, выходящих за пределы других аспектов человеческого существования. Повесть Достоевского «Преступление и наказание », также повествующая об идеологе, убившем старуху, явно построена по ее образцу.

Кульминация истории наступает, когда герой, выиграв баснословные суммы, правильно угадав две карты, ставит все на третью.В версии Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской, включенной в книгу « Романы, сказки, путешествия: Полная проза Александра Пушкина », текст гласит:

«Туз побеждает!» — сказал Германн и перевернул карточку.

«Ваш ферзь проигрывает», — приветливо сказал [его противник] Чекалинский [лучше: нежно].

Германн вздрогнул: действительно, вместо туза перед ним стояла пиковая дама…. В тот момент ему показалось, что пиковая дама подмигнула и ухмыльнулась….

«Старуха!» — в ужасе закричал он.

Этот отрывок, как и вся история, зависит от непереводимой речи. «Ваша королева проигрывает» буквально означает «ваша старушка убита». Версия Поля Дебречени гласит: «Ваша леди была убита» и добавляет поясняющую сноску. Пивеар и Волохонский, которые много делают сноски, но не эту строчку, похоже, упустили суть. ³

Таким образом, даже прозу Пушкина не так просто передать, как кажется.Легко произвести дословную интерпретацию текстов, но великие произведения остаются неуловимыми, их невозможно определить, как самого Пушкина.

с критическими эссе четырех русских поэтов-романтиков. (Книга, 1969) [WorldCat.org]

Содержание:

О прозе — О французской литературе — Письмо в редакцию «Сына отечества» — Возражение на очерк А. Бестужева «Взгляд на русскую литературу 1824 — начала 1825 годов» — О МадамStaël и г-на A.M-V. — О предисловии М. Лемонти к переводу И.А. Басни Крылова — О классической и романтической поэзии — На стихотворение «Бес» — Об Андре Шенье — О трагедии — О национализме в литературе — Возражение против эссе Кюхельбекера в «Мнемозине» — О альманахе Северная лира — Стихи Евгения Баратынского — О драмах Байрона — Фрагменты из писем, мыслей и заметок — Материалы к «Фрагментам из писем, мыслей и заметок» — Варианты к «Отрывки из писем, мыслей и заметок» — О трагедии Олина Корсар — Письмо издателю «Московского вестника» — О поэтическом стиле — О Ромео и Джульетте Шекспира — О произведениях Вальтера Скотта романов — О переводе Б.Роман Константа Адольф — Илиада Гомера / перевод Н. Гнедича — О критике — Разговор о критике — О журналистской критике — Юрий Милославский, или Русские в 1612 году — О мемуарах Самсона — Утренняя звезда — Об эссе князя Вяземского — Черновики предисловия к Борису Годунову — Опровержения критики — Об Альфреде де Мюссе — Баратынский — О народной драме и о Марфа Посадница — Реплика о графе Нулине — Рецензия на рецензии — Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme and Les consolations, Poésies par Sainte-Beuve — Торжество дружбы, или Александр Анфимович Орлов оправдано — Письмо в редакцию Литературного приложения к русскому инвалиду — О Викторе Гюго — Поэтические произведения и переводы Павла Катенина — О ничтожности русской литературы — Воспоминания Чусина, работа Фадди Булгарин — Комедия Загоскина Недовольные — Вастола, или Желания, сказка в стихах Виланда — Вечера на хуторе близ Диканьки — Александр Радищев — S.История поэзии П.Шевырева — Мнение М.Е.Лованова о духе литературы, зарубежной и нашей — Вольтер — Путешествие В.Л.П. — Произведение Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека» — Письмо издателю — О переводе Мильтоном и Шатобрианом «Потерянного рая» — Песня о походе Игоря — Последняя работа Жанны д’Арк родственники — Записки и афоризмы — Застольные беседы — Приложение: произведения современников Пушкина: О тенденциях нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие / В.Кюхельбекер; Вместо предисловия к Бахчисарайскому фонтану — разговор издателя с классиком со стороны Выборга или Васильевского острова / П. Вяземский; Выдержки из записных книжек / П. Вяземский; Несколько мыслей о стихах / К. Рылеев; Критика очерка о Евгении Онегине, опубликованном в Московском телеграфе (1825 г.) / Д. Веневитинов.

Пушкин, Александр | Encyclopedia.com

РОДИЛСЯ: 1799, Москва, Россия

УМЕР: 1837, г.Санкт-Петербург, Россия

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: Русский

ЖАНР: Поэзия, фантастика, драма, документальная литература

ОСНОВНЫЕ РАБОТЫ:
Руслан и Людмила (1820)
Цыгане (1827)
Boris Godoff (1831)
Евгений Онегин: Романс русской жизни в стихах (1833)
Капитанская дочка; или, Щедрость русского узурпатора Пугачева (1836)

Обзор

Многие превозносят Александра Пушкина не только как величайшего поэта России, но и как одного из самых важных писателей в истории, оказавших влияние на русскую культуру и литературу.

В то время, когда большая часть литературы писалась на английском и французском языках, Пушкин подчеркивал простоту и красоту русского языка, покоряя сердца своих соотечественников. Кроме того, он был российским историографом при царе Николае I. Хотя он был вдохновлен структурными и стилистическими характеристиками европейских авторов, таких как Вольтер, лорд Байрон и Шекспир, Пушкин переделал их в уникальном русском стиле. К сожалению, из-за того, что в его произведениях есть характерные ритмические узоры, которые трудно перевести, иностранные читатели, в отличие от носителей русского языка, не имеют возможности оценить истинную силу и великолепие его работ.

Произведения в биографическом и историческом контексте

Аристократическое воспитание Пушкин родился в Москве 26 мая 1799 года в аристократической семье, чье благородное происхождение насчитывало более шестисот лет. В детстве Пушкин получил домашнее неформальное образование у своей няни Арины. Арина рассказывала ему сказки и народные сказки, которые он позже включит в свои сочинения. Формальное образование Пушкина занимали частные репетиторы, которые бесплатно брали уроки из домашней библиотеки — коллекции, в которую входило множество французских произведений — для уроков Пушкина.Когда ему было двенадцать, Пушкина отправили в Царскосельский лицей под Санкт-Петербургом, престижное учреждение, предназначенное для подготовки молодых людей из знати к государственным должностям. Там он много читал, особенно французскую литературу, и много писал. Первое опубликованное стихотворение Пушкина «Воспоминания о Царском Селе» (1815 г.) было хорошо встречено рядом ведущих поэтов. После учебы Пушкин получил оплачиваемую должность в Санкт-Петербурге, требующую небольшого труда.

Изгнание Чередование периодов беззаботного общения и сосредоточенного письма в Санкт-Петербурге.В Петербурге Пушкин закончил свое первое полнометражное произведение «Руслан и Людмила » в 1820 году. Однако Пушкин не пробыл в Санкт-Петербурге достаточно долго, чтобы испытать популярность своего стихотворения, поскольку он слишком громко выразил свое стихотворение. политические взгляды привлекли внимание официальных лиц. Александр I сослал Пушкина на юг России незадолго до публикации Руслана и Людмилы . Для Пушкина цензура оставалась проблемой на всю жизнь. Во время своего четырехлетнего изгнания он был продуктивным, написав Кавказский пленник (1822) и Бакчесарский фонтан: Таврическая сказка (1824).Это романтические стихотворения-повествования, отражающие влияние Байрона, которого Пушкин читал в этот период.

За несколько месяцев до отъезда из Кишинева в 1823 году Пушкин начал работу над своим романом в стихах и великом произведении « Евгений Онегин », который он будет публиковать серийно по главам, начиная с 1825 года и продолжая в течение следующих семи лет (он был опубликован полностью в 1833 г.). Летом 1823 года Пушкину удалось получить перевод в Одессу, где он продолжил писать Евгений Онегин .В 1824 году власти перехватили письмо, в котором Пушкин выразил пристрастие к атеизму. Пушкин оказался в ссылке в родовое имение своей матери в Михайловском, где пробыл до 1826 года.

Контролируемая свобода После восстания декабристов, которое произошло в 1825 году, Пушкин ходатайствовал о своем возвращении из ссылки. Царь Николай I позволил Пушкину вернуться в Россию и путешествовать с некоторой степенью (но не полной) свободой; он назначил себя личным цензором Пушкина.На этом новом этапе жизни Пушкина он сосредоточился на написании драмы, прилагая усилия, которые, несмотря на строгое наблюдение, оказались новаторскими в русском театре. Исторической пьесой «Борис Годунов » Пушкин надеялся положить конец влиянию французского классического стиля, который так долго доминировал на русской сцене. Хотя Пушкин завершил пьесу в 1825 году, цензоры не разрешили опубликовать ее до 1831 года, а спектакль был поставлен только в 1870 году, то есть спустя более тридцати лет после смерти автора.

В течение нескольких лет после ссылки Пушкин начал писать три из четырех коротких драм, которые чаще всего называют «маленькими» или «миниатюрными» трагедиями: Скупой рыцарь , Моцарт и Сальери , пьесу по пьесе предполагаемое соперничество композиторов Вольфганга Амадея Моцарта и Антонио Сальери; и Stone Guest . Четвертый, Feast during the Plague , представляет собой перевод английской пьесы. Именно в это время Пушкин окончательно завершил свой роман « Евгений Онегин ».

Скандал и смерть В феврале 1831 года Пушкин женился на Наталии Гончаровой, и в мае 1832 года она родила ему первенца Марию. Николай, видимо, был доволен браком Пушкина, кажущейся стабильностью и преданностью государству. Он восстановил Пушкина на государственной службе в качестве историографа с зарплатой и доступом к государственным архивам. Однако по мере того, как долги Пушкина росли и приходило все больше детей, он все больше зависел от милостей Николая. Присутствие Пушкина (и его жены) на общественных мероприятиях стало обязательным из-за того, что он был назначен второстепенным судебным чиновником, что было несущественным положением, призванным унизить писателя.Вскоре слухи о романе между Наталией и бароном Жоржем Дантесом начали распространяться и продолжались даже после того, как Дантес женился на сестре Наталии. Пытаясь положить конец скандалу, Пушкин встретился с Дантесом на дуэли из пистолетов. Д’Антез был легко ранен; Пушкин был смертельно ранен и умер через два дня, 29 января 1837 года. Оплаканный как национальный поэт России, Пушкин был похоронен в Санкт-Петербурге царем Николаем I.

Произведения в литературном контексте

Влияние Франции Большая часть пушкинского Ранние произведения, в том числе стихотворный рассказ « Руслан и Людмила », были основаны на фольклоре, с которым он познакомился в детстве.Например, Руслан и Людмила , стихотворение, которое установило его репутацию, было основано на рыцарском стихотворении «Орландо Фуриозо» итальянского поэта Людовико Ариосто. На стиль Пушкина в начале его карьеры повлияли французские писатели Вольтер, Андре Шенье и Эварист Парни. По мнению ученого Юрия Дружникова, даже имена персонажей Руслан и Людмила отражают восхищение Пушкиным Парни: «там, где у Парни есть Айна, у Пушкина есть Наина; где у Парного — Русла, у Пушкина — Руслан.

Романтические корни Во время ссылки на Пушкина большое влияние оказал поэт-романтик Джордж Гордон, лорд Байрон. Бахтсарайский фонтан , Брат-разбойник , Богема и другие стихотворения Пушкина — все это ярко выражено в следах близкого знакомства с Байроном. У них похожая форма; их герои и героини напоминают героев стихов Байрона; мрачная окраска, таинственная связь между виной и судьбой те же.Хотя Байрон брал своих подданных из чужого мира, Пушкин брал своих подданных из мест и общества, с которыми он был хорошо знаком. Следовательно, он смог придать им отчетливо местный тон и цвет.

Сонет Пушкина Пушкинский Евгений Онегин показывает, что влияние Байрона было временным. В дополнение к чистому выразительному языку, который является отличительной чертой пушкинского стиля, в произведении представлены характерные черты, часто встречающиеся в более поздней русской художественной литературе: «лишний мужчина», представленный Онегиным, и идеализированная русская женщина, которую характеризует Татьяна.

Евгений Онегин создавалась восемь лет. Сама форма романа свидетельствует о раннем дискомфорте Пушкина с условными жанрами, о его стремлении оригинальным образом оставить свой след. Во-первых, он называл свое произведение не просто романом, а (и он это подчеркивал) «романом в стихах» и называл его разделы «главами», а не «песнями». Явно стремясь быть новатором, он также продемонстрировал понимание европейских моделей.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ СОВРЕМЕННИКИ

Среди известных современников Пушкина:

Луи Висконти (1791–1853): этот французский архитектор построил гробницу Наполеона, а также спроектировал Новый Лувр в Париже.

Бенджамин Уотерхаус (1754–1846): Уотерхаус был первым врачом, проверившим вакцину против оспы в Соединенных Штатах.

Эсайас Тегнер (1782–1846): Известный как величайший шведский поэт, Тегнер также был ученым, епископом и политиком.

Маргарет Фуллер (1810–1850): В 1840 году Фуллер вместе с Ральфом Уолдо Эмерсоном основал Dial , американский журнал, посвященный пропаганде трансцендентализма.

Виктор Гюго (1802–1885): Гюго, французский писатель, написал шедевры Горбун из Нотр-Дама (1831) и Отверженные (1862).

Ганс Христиан Андерсен (1805–1875): Андерсен, датский писатель, наиболее известен своими сказками, включая «Русалочку» (1837) и «Гадкий утенок» (1844).

Этот новый русский жанр, онегинская строфа, также известен как сонет Пушкина. В отличие от итальянского или петрарханского сонета и елизаветинского или шекспировского сонета, четырнадцатистрочный сонет Пушкина явно не разделен на более мелкие строфы из четырех или двух строк. Кроме того, в то время как Шекспир писал пентаметром ямба, Пушкин писал стихи-роман тетраметром ямба.Еще одно отличие сонета Пушкина — необычная схема рифм: aBaBccDDeFFeGG, где строчные буквы представляют женские рифмы (ударение на предпоследнем слоге), а прописные — мужские рифмы (ударение на последнем слоге). Сонет Пушкина, интеллектуально сочетающий комедию с серьезностью, представляет собой захватывающую форму, которую легко читать и невероятно сложно писать.

Новое направление русской литературы В своей прозе Пушкин отверг литературную традицию, считавшую художественную литературу второстепенным жанром.Отход Пушкина от сентиментальной фантастики конца XVIII века ознаменовал новое направление русской литературы. Ученые отмечают, что реалистичные сцены и персонажи года «Евгений Онегин » послужили образцом для его преемников девятнадцатого века, включая известных писателей Федора Достоевского, Ивана Тургенева, Льва Толстого и Николая Гоголя. Все признали свой долг Пушкину, творчество которого продолжает влиять даже на современный русский роман.

Произведения в критическом контексте

Хотя Пушкина редко читают за пределами его родины, многие критики признают его величайшим и самым влиятельным русским писателем в истории.Ученые объясняют отсутствие иностранного читателя тем, что пушкинский стиль трудно перевести. Например, в то время как сочетание народной речи и славянского языка Пушкина привлекает русских читателей, его стилистические качества и тонкость описания и развития сюжета отрицают перевод за пределы буквального. Поклонники Пушкина сразу же отмечают, что, хотя иностранные читатели могут не быть непосредственно знакомы с его произведениями, почти у каждого известного российского композитора и нескольких европейских композиторов есть произведения, основанные на одном из произведений Пушкина.

Евгений Онегин Критики сходятся во мнении, что Евгений Онегин — это шедевр Пушкина, представляющий, как говорит В.Г. Белинский в « Двухсотлетие Пушкина », «энциклопедию русской жизни». Из-за литературного диапазона и важности романа аналитические подходы к произведению разнообразны и многочисленны. Некоторые критики сконцентрировались на фундаментальных симметриях Евгения Онегина , таких как иронические перевороты, параллели в сюжете и поведение персонажей.Третьи исследуют значение определенных конкретных событий, таких как тревожный сон Тани после того, как Онегин отвергает ее.

Многие ученые обращаются к мотивам Онегина. Основываясь на том, что они интерпретировали как замаскированную критику Пушкиным российских социальных условий, советские критики продвигали характер Онегина как заговорщика против царя Николая I. Третьи критики назвали Онегина ранним проявлением русского социального типа, известного как лишний человек, отчужденный от российского общества человек, задушенный социальными условиями, лишенный возможности делать что-либо стоящее.Менее сложны оценки любовного потенциала Онегина и его ответственности в сердечных делах.

Критика двадцатого века В начале двадцатого века критическая оценка творчества Пушкина была сосредоточена на его подразумеваемых негативных оценках характера и общества. В последние годы века интерес к художественной литературе, драме и повествовательной поэзии Пушкина оставался сильным, и более современные ученые исследовали его произведения с помощью психоаналитического подхода.При этом эти ученые склонны уделять внимание элементам иронии и пародии. Кроме того, они часто оценивают эксперименты Пушкина с повествовательной структурой и техникой. Возможно, философ и писатель Александр Герцен, чье эссе появляется в году «Александр Пушкин: Симпозиум к 175-летию со дня его рождения », предлагает лучший критический подход к творчеству Пушкина: «Как только он появился, он стал необходим, как если бы русская литература могла никогда больше не отказываться от него.Других русских поэтов читают и восхищаются ими; Пушкин находится в руках каждого цивилизованного россиянина, который читает его снова и снова на протяжении всей жизни ».

ОБЩИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОПЫТ

При написании стихотворного романа «Евгений Онегин » Пушкин заложил пушкинский сонет, сложную поэтическую форму. Из-за его сложности большинство авторов сочиняют сонеты в более традиционных итальянских или елизаветинских формах. Однако некоторые современные писатели успешно пробовали свои силы в сонете Пушкина.Ниже приведены примеры их работ:

Призрачный писатель (2007), роман-стихотворение Энди Крофта. Основанный на Гамлет , этот детектив рассказывает о шпионах, призраках, поэтах и ​​безнадежных любовниках.

Золотые ворота (1986), роман Викрама Сета. Сатирический роман, действие которого происходит в Сан-Франциско, это художественное произведение состоит из 690 сонетов.

The Hasty Papers: The Millennium Edition of the Legendary One-Shot Review 1960 года (1999), обзоры литературы и искусства, впервые собранные в 1960 году Альфредом Лесли.Этот увлекательный сборник, популярный в литературных и художественных кругах своими смелыми идеями, включает стихотворение Лесли «История поспешных бумаг », написанное в форме сонета Пушкина.

Отзывы о литературе

1. Пушкин успешно писал в различных литературных стилях, включая стихи, афоризм и драму. Как вы думаете, почему он экспериментировал с таким количеством разных жанров? Оказала ли какая-либо форма более сильное влияние на его писательский успех, чем другие формы? Объясните, почему да или почему нет.
2. Прочитав несколько примеров сонетов Пушкина, напишите свой сонет Пушкина на любую выбранную тему. Следуйте схеме рифм aBaBccDDeFFeGG, где строчные буквы представляют женские рифмы, а прописные — мужские рифмы. Как вы думаете, почему сонетная форма Пушкина не так широко используется, как итальянская или елизаветинская сонетная форма?
3. Пушкин традиционно является самым почитаемым и читаемым русским писателем. Даже сегодня большинство россиян может читать стихи из его стихов.Как вы относитесь к национальной литературе? Как Пушкин внес свой вклад в образ писателя, который одновременно является ведущей политической, культурной и идеологической фигурой?
4. Изучите время правления царя Николая I. Почему царь боялся творчества Пушкина? Подготовьте свои выводы и обсудите их с одноклассниками.

БИБЛИОГРАФИЯ

Книги

Бейли, Джон. Пушкин: сравнительный комментарий . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1971.

Дебречени, Пол. Другой Пушкин: этюд прозы Пушкина . Стэнфорд, Калифорния: Издательство Стэнфордского университета, 1983.

Драйвер, Сэм. Пушкин: литература и общественные идеи . Нью-Йорк: Columbia University Press, 1989.

Дружников, Юрий. Узник России: По следам неизвестного Пушкина . Orange, Conn .: Antiquary, 1992.

Коджак, Андрей и Кирилл Тарановский, ред. Александр Пушкин: Симпозиум к 175-летию со дня рождения .Нью-Йорк: Издательство Нью-Йоркского университета, 1976.

Рид, Роберт и Джо Эндрю. Двести лет Пушкину . Vol. 2: Александр Пушкин: миф и памятник . Исследования по славянской литературе и поэтике 39. Амстердам: Родопы, 2003.

Викери, Вальтер Н. Александр Пушкин . Нью-Йорк: Туэйн, 1992.

Веб-сайты

RSNST 225: Безумие, убийства и беспредел: русская литература XIX века . Получено 7 мая 2008 г. с сайта http: // academics.hamilton.edu/russian/home/courses/russian225/Questions225.html.

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить основную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Домой

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальные продления
• Библиотекари
  • Тарифы и полные платежи Пакет Чикаго
  • Полный охват и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатки
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекарей
• Агенты
  и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и охват содержимого
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы агента
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • СМИ

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Положения и условия
• Заявление об издательской этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Запросы СМИ и рекламы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

Табу Пушкин: темы, тексты, интерпретации — sähkökirjat ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА / Россия и бывший Советский Союз Пушкин, Александр Сергеевич, Русская литература

Содержание

Предисловие: Сила слова и обращение к табу / Кэрил Эмерсон.
Вступление: За пределами Пушкина как догма / Алисса Динега Гиллеспи.
Пушкин титулярный советник / Ирина Рейфман.
Почему Пушкин не стал декабристом / Игорь Немировский.
Зажигание зеленой лампы: неизданные и неизвестные стихи / Джо Пескио.
Пушкин и митрополит Филарет: переосмысление проблемы / Олег Проскурин.
Если бы Пушкин не написал эту мразь: тень Баркова и филологические прикрытия / Игорь Пильщиков.
Непристойность и душа: Поэтика непристойности Пушкина / Алисса Динега Гиллеспи.
Изучение литературы: Царь Никита и его сорок дочерей / Дж. Дуглас Клейтон и Наталья Веселова.
Поэтика сухого проступка в некроэротических стихах Пушкина / Джонатан Брукс Платт.
Кощунства Габриэлиады / Эндрю Кан.
Антипольские стихи и «Я себе памятник построил»: политика и поэзия / Катя Хокансон.
Табу и семейный роман в «Капитанской дочери» / Дэвид М. Бетеа.
Через призму советского психоанализа и утопические мечты 1920-х гг .: Иван Ермаков в чтении стихов Пушкина / Александра Смит.
Красный Пушкин и союз писателей в 1937 году: рецепт и табу / Кэрол Эни.
Пушкин Кржижановского в 1930-е годы: миф о Клеопатре от роковой женщины до римского фарса / Кэрил Эмерсон. «После своей смерти в 1837 году Александр Пушкин, которого часто называют« отцом русской литературы », стал вневременным воплощением русской национальной самобытности, принятым для различных идеологических целей и заново изобретенным как культурный символ каждой исторической эпохи (царской, советской , и постсоветский).Его возвышение до мифического статуса, однако, привело к тому, что некоторые из его сочинений прославляли, а другие избегали. На протяжении всей истории пушкинстики определенные темы, тексты и интерпретации оставались официально запрещенными в России — табу, преобладающие в сегодняшней России, как и прежде. Эссе в этом смелом и авторитетном сборнике используют новые подходы, упущенные из виду архивные материалы и свежие интерпретации для исследования аспектов биографии и художественного наследия Пушкина, которые ранее подавлялись или игнорировались.Взятые вместе, участники стремятся создать более полно осознанного Пушкина и продемонстрировать, насколько серьезным вызовом неофициальный, табуированный альтернативный Пушкин на протяжении веков оказывался для русских литературных и политических кругов ». — Проект Муза.

Пушкин — Великие умы, великие мыслители

Александр Сергеевич Пушкин (Май 26 [6 июня по новому стилю] 1799 г. — 29 января [10 февраля] 1837 г.), русский писатель, считается многими величайшим русским поэтом и основателем современного Русская литература.

Пушкин первым применил просторечия в его стихах и пьесах. Он создал стиль повествования, смешение драмы, романтики и сатиры, связанное с русской литературой. с тех пор и оказал большое влияние на более поздних русских писателей. Его современники-романтики были Байрон и Гете, и он находился под влиянием сатиры Вольтера и трагедии Шекспира.

Отец Пушкина был потомком одного из Старейшие семьи русского дворянства, а его мать была внучкой Ибрагима. Петрович Ганнибал, раб из Абиссинии (Эфиопия), ставший усыновленным крестником и генерал-инженер Петра Великого.

Свое первое стихотворение он опубликовал в пятнадцать лет. К тому времени, когда он закончил первый выпуск престижного Императорский лицей в Царском Селе, он уже рассматривался как сила на русском языке. литературная сцена.

Окончив школу, Пушкин поселился в оживленном и бурная интеллектуальная молодежная культура столицы Санкт-Петербурга. Когда его политическая сатира была сочтена крамольной, однако был сослан на юг России, где с 1820 по 1823 год он написал два стихотворения, принесших ему широкую известность, Кавказская пленница и Бахчисарайский фонтан. Последний закончил в Одессе, куда его перевели, чтобы возобновить свой космополитический и распутный образ жизни. Стиль жизни.

Политические пристрастия Пушкина привели к тому, что его фактически посадили в тюрьму. имение матери на севере России с 1824 по 1826 год. Ему разрешили посетить царя. Николай I подал прошение о его освобождении, которое было удовлетворено. Но его ранняя политическая стихи были найдены среди повстанцев во время восстания декабристов в Санкт-Петербурге, и вскоре Пушкин оказался под строгим контролем государственных цензоров. и не может путешествовать или публиковать по своему желанию.Он написал то, что должно было стать его самым знаменитый спектакль, драма Борис Годунов, в имении матери, но было разрешено опубликовать его только через пять лет.

Позже Пушкин и его Жена Наталья Гончарова, на которой он женился в 1830 году, стала завсегдатаем придворного общества. Когда Царь присвоил Пушкину почетное звание, он пришел в ярость, почувствовав Это было сделано просто для того, чтобы его жена, у которой было много поклонников, в том числе царь сам мог нормально посещать придворные балы.В 1837 году все больше и больше долга, пока у его жены был скандальный роман, Пушкин бросил вызов ее возлюбленному. на дуэль, в результате которой оба мужчины были ранены, Пушкин смертельно. Он умер через два дня.

Правительство опасалось политической демонстрации на его похоронах, которая была перенесена в меньшее место и открыт только для членов высшего общества. Его тело было тайно унесен в полночь и похоронен в имении матери.

Критики назвали шедеврами многие произведения Пушкина, в том числе поэму «Бронза». Всадник и драма Каменный гость , сказка о падении Дона Хуан.Самым любимым Пушкиным был его стихотворный роман Евгений Онегин , который он писал на протяжении своей жизни и, положив начало традиции великих Русские романы повествуют о нескольких центральных персонажах, но сильно различаются по тону и фокус.

Возможно, из-за его политического влияния на поколения русских мятежников, Пушкин был одним из немногих русских дореволюционных писателей, которым удалось сбежать. осуждение со стороны большевиков во время их нападок на буржуазную литературу и культуры и действительно переименовали в его честь Царское Село.

Тематический и сюжетный анализ «Метелицы» Пушкина

Как подчеркивается в этом анализе рассказа Александра Пушкина «Метель», читатель сталкивается с сюжетом, который не совсем новый. Фактически, любовь стала привычным фаворитом в истории литературы. Хотя, несомненно, русская из-за своего окружения, как показывает анализ «Метелицы» Пушкина, она имеет много общего с более популярными рассказами о сложных молодых людях. любовь, например, «Ромео и Джульетта».«Хотя отношения между Марьей Гавриловной и Владимиром Николаевичем ничем не примечательны, если рассматривать их вместе с рассказами со схожими сюжетами и темами, в« Метелице »примечательно то, как Пушкин эффективно использует образы и метафоры природы, чтобы символизировать психологические барьеры, существующие в мире. романтические отношения. Метель, которая мешает Марье и Владимиру сбежать, означает не только скрытые части друг друга, которые они не могут видеть, но также чистоту духа и опыт преодоления трудностей, которые им необходимо испытать самостоятельно, прежде чем они смогут объединиться в настоящей любви.

Очевидно, что Пушкин намеревается, что природные элементы будут играть центральную роль в «Метелице». Об этом свидетельствует название рассказа, намекая не на отношения, которые будут развиваться между Марией и Владимиром, а на характер — буквально — их наивной и необоснованной любви. Называя историю так, как он это делает, Пушкин обращает внимание читателя на мир природы и предполагает, что этот элемент более важен, чем любые действия, которые будут предприняты героями.Фактически, свобода действий персонажей ограничена, потому что мощь снежной бури не позволяет им выполнять задуманные ими планы. Пушкин описывает метель более эффектно и красиво, чем персонажей и их взаимодействие. В то время как его обращение с молодыми влюбленными и их сопротивляющимися родителями кажется почти банальным, его богатое и вызывающее воспоминания описание природы и ее силы, напротив, весьма оригинально.

Когда Мария принимает решение «навсегда [sic] покинуть родительский дом» (параграф 8), ее не останавливает метель, которая «бушует снаружи», сопровождаемая завывающими ветрами, которые так сильны, что хлопают ставнями. , даже при том, что у нее есть смутное ощущение, что «все казалось… угрожающим и дурным» (пункт 8). Рассказчик продолжает настаивать на том, что метель является негативным предвестником, который должен заставить Марию пересмотреть свое решение, отмечая, что «метель сделала не утихают; ветер дул против них, как будто пытаясь остановить молодого преступника »(п.8). Использование слова «преступник» здесь имеет решающее значение, поскольку оно подтверждает неодобрение сомнительной любви, возникшей между двумя молодыми людьми, любви, которая не была ни оправдана, ни пока еще не проверена. Мария и ее служанка « изо всех сил пытаются «добраться до кареты, которая ждет ее в конце садовой дорожки, и ветер дует против них; он также проникает в самые кости лошадей, которые «едва могут стоять на месте» (пункт 8).

Снежная буря стала для Владимира еще более сложной задачей, из-за которой упрямый молодой человек, решивший объединиться со своей возлюбленной, сбился с пути.Поскольку он был занят поисками свидетелей свадебной церемонии, Владимир дождался сумерек, чтобы отправиться к Марье. Как и Марья, он не считает ослепительную метель неблагоприятным знаком и решительно настаивает. Владимир почти не заботится о своей лошади, которая ослаблена из-за ее усилий, чтобы солдат продолжал идти «по пояс в снегу» почти на каждом шагу (пункт 12).