Художественный мир Пушкина- НАДО СОСТАВИТЬ ТЕЗИСНЫЙ ПЛАН СТАТЬИ) ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА)) ) СРОЧНО НАДО*)

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о национальном русском поэте, — сказал Н. В. Гоголь. — В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и
более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский характер… »
Пушкин — непревзойденный художник нашей литературной классики, немеркнущий и загадочно недостижимый для нее идеал. Это — солнце русской литературы. Он завершил более чем столетний процесс формирования новой русской литературы и ее языка. В творчестве Пушкина наша литература впервые и навсегда обрела свой зрелый, национально определившийся характер и заняла почетное место в кругу других литератур христианской Европы.
В каждой национальной литературе есть имена, являющиеся свидетельством ее вершины, дающие на века этой литературе духовно-эстетический идеал. В Италии это Петрарка, во Франции — Расин, в Германии — Гете, в Англии — Шекспир, а у нас в России — Пушкин. Особенностью таких писателей является их вечная современность. Они воспринимаются как начало всех начал. В их творчестве видится воплощенным национальный идеал писателя и человека со свойственным ему чувством меры, с безупречным ощущением границ дозволенного и недозволенного в жизни и в искусстве. Поэтому всеми они воспринимаются как образец, но образец, недостижимый для подражания.
«Невозможно повторить Пушкина» , — утверждал Гоголь. И в то же время русский критик Ап. Григорьев с удивлением подмечал: «Во всей современной литературе нет ничего истинно замечательного и правильного, что бы в зародыше своем не находилось у Пушкина» . Послепушкинская литература безотчетно и неосознанно, вне прямого стремления к подражанию, остается в границах того магического круга художественных тем, идей и образов, который очерчен ее гением, высвечен ее немеркнущим солнцем. «Мы находим теперь, — писал вслед за Ап. Григорьевым Н. Н. Страхов, -что, несмотря на множество, по-видимому, новых путей, которыми шла с тех пор русская литература, эти пути были только продолжением дорог, уже начатых или совершенно пробитых Пушкиным» .

ТАМ ЕЩЕ ЕСТЬ ОСТАЛЬНОЕ

Дополнен 5 лет назад

И в самом деле, зерно романа-эпопеи «Война и мир» Л. Н. Толстого содержится в «Капитанской дочке» , равно как зерно «Преступления и наказания» Достоевского заключается в «Пиковой даме» . Вся галерея «лишних людей» -от Печорина Лермонтова, Бельтова Герцена до Рудина и Лав-рецкого Тургенева, Обломова и Райского Гонча

Художественный мир пушкина’ тезисный план​

Составить план к сочинению и проверить правильно ли написано? и правильно ли раставлены знаки препинапия? в рассказе ивана сергеевича тургенева «муму» дворник герасим самое замечательной лицо из всей челяди. это мужчина
высокого роста, могучего телосложения и глухонемой от рождения. в руках у него спорится любая работа, потому что природа наделила его необычайной силой. барыня герасима из деревни к себе в город на службу. ему купили одежду,
сапоги и определили его дворником. свою работу дворник герасим исполнял усердно и аккуратно, любил во всём порядок. за эти качества его уважали и побаивались. барыня жаловала герасима, как верного и сильного сторожа. она
держала многочисленную прислугу. из всей прислуги прачка татьяна полюбилась главному герою своим кротким и робким нравом. встретив её, он радовался и старался угодить ей. герасим охранял и оберегал татьяну от насмешек и
колких словечек. по распоряжению барыни башмачника капитона женили на прачке татьяне. конечно, это не понравилось герасиму, он переживая, долго просидел в своей коморке. а потом подарил татьяне красный, бумажный платок. и
когда башмачника с прачкой отправили в деревню, герасим пошел провожать их. в этом проявился его кроткий и добрый нрав. на обратном пути герасим нашел голодного и замерзшего щенка, которого по доброте своей забрал с собой. он
ухаживал за своей питомицей, как мать ухаживает за своим ребенком. герасим назвал собаку муму. он сильно полюбил ее, а она ласкалась ко всем, но любила одного дворника. конечно, барыня даже не подозревала о существовании
муму. после одного неприятного случая она распорядилась, чтобы собачка больше не показывалась на дворе, слуга исполнил ее приказ и отнес ее на базар. в то время, когда герасим не обнаружил в коморке и на дворе собаку, он
сильно расстроился. потом муму вернулась к дворнику. герасим стал осторожен, выгуливал собаку только по ночам и всячески старался скрыть ее от людских глаз. в конце концов про собаку все-таки узнали. от барыни последовал
приказ убить щенка. герасиму это было трудно сделать, но он решился. на следующий день дворник пошел в харчевню, поел сам и накормил муму. он решил пойти к реке и утопить собаку. конечно, герасиму было жалко муму, но он не мог
не выполнить приказания барыни. после всего этого дворник герасим возвратился в свою деревню и стал жить, как и прежде. мне нравится дворник герасим, потому что он сильный, мужественный, старательный, трудолюбивый. он любую
работу стремится выполнить хорошо. герасим добрый, старается защитить тех, кто слабее его. он любит животных и с нежностью заботится о них. вот за эти качества мне нравится герасим из рассказа и. с . тургенева «муму».

Ответов: 4

Художественный мир пушкина’ 📍 тезисный план​

чацкий, наделенный темпераментом и живым умом, активно ведет борьбу с фамусовским обществом, но он не видит своего главного противника — молчалина. главный герой не способен отнестись к нему и его “способностям” всерьез, но на самом деле это “жалчайшее созданье” не так уж ничтожно. за время его отсутствия он занял место в сердце софии. брошенные чацким слова — “молчалины блаженствуют на свете” — оказались пророческими. именно люди этого типа, идеал которых “и награжденья брать, и весело пожить”, станут, по мнению главного героя, на вершину общества потому, что власть ценит “умеренность и аккуратность”, а также “бессловесных”.  ум, хитрость, изворотливость, умение найти “ключ” к каждому влиятельному человеку — главные ка чества молчалива. его взгляды на жизнь противоположны идеалам чацкого. этим молчалин подобен фамусовскому обществу. за три года отсутствия чацкого он добился невероятных успехов. неизвестный, безродный мещанин получил чин асессора и стал возлюбленным софии. рассчетливо и холодно он набирает силу, не останавливаясь ни перед чем, даже перед обманом беззащитной девушки. он готов вынести любые унижения в борьбе за власть. никто не может встать у него на пути.  чацкий не только отвергает устаревшие формы жизни, но и призывает всех это делать. главный герой — человек неравнодушный, деятельный, мне даже кажется, что он типичный представитель декабристов. он презирает низкопоклонничество, страсть к чинам, душевную пустоту. речь его кипит умом, остроумием. он честный, со здоровым чувством юмора человек, который видит недостатки других и открыто их высмеивает, никого не боясь. все это благородство противоположно качествам молчалина.  этим произведением автор призывает бороться с такими людьми, как молчалин и фамусов. мне кажется, что такие люди существуют и сегодня, потому что трудно “разгадать” их лживые натуры и они всегда находят “слабых” людей, которыми можно командовать. из этого следует, что фамусов-ское и молчалинское общество растет и развивается.

Художественный мир Пушкина

Художественный мир Пушкина    «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о национальном русском поэте, — сказал Н. В. Гоголь. — В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский характер…» Пушкин — непревзойденный художник нашей литературной классики, немеркнущий и загадочно недостижимый для нее идеал. Это — солнце русской литературы. Он завершил более чем столетний процесс формирования новой русской литературы и ее языка. В творчестве Пушкина наша литература впервые и навсегда обрела свой зрелый, национально определившийся характер и заняла почетное место в кругу других литератур христианской Европы. В каждой национальной литературе есть имена, являющиеся свидетельством ее вершины, дающие на века этой литературе духовно-эстетический идеал. В Италии это Петрарка, во Франции — Расин, в Германии — Гете, в Англии — Шекспир, а у нас в России — Пушкин. Особенностью таких писателей является их вечная современность. Они воспринимаются как начало всех начал. В их творчестве видится воплощенным национальный идеал писателя и человека со свойственным ему чувством меры, с безупречным ощущением границ дозволенного и недозволенного в жизни и в искусстве. Поэтому всеми они воспринимаются как образец, но образец, недостижимый для подражания. «Невозможно повторить Пушкина», — утверждал Гоголь. И в то же время русский критик Ап. Григорьев с удивлением подмечал: «Во всей современной литературе нет ничего истинно замечательного и правильного, что бы в зародыше своем не находилось у Пушкина». Послепушкинская литература безотчетно и неосознанно, вне прямого стремления к подражанию, остается в границах того магического круга художественных тем, идей и образов, который очерчен ее гением, высвечен ее немеркнущим солнцем. «Мы находим теперь, — писал вслед за Ап. Григорьевым Н. Н. Страхов, -что, несмотря на множество, по-видимому, новых путей, которыми шла с тех пор русская литература, эти пути были только продолжением дорог, уже начатых или совершенно пробитых Пушкиным». И в самом деле, зерно романа-эпопеи «Война и мир» Л. Н. Толстого содержится в «Капитанской дочке», равно как зерно «Преступления и наказания» Достоевского заключается в «Пиковой даме». Вся галерея «лишних людей» -от Печорина Лермонтова, Бельтова Герцена до Рудина и Лав-рецкого Тургенева, Обломова и Райского Гончарова — — восходит к пушкинскому Евгению Онегину. Татьяна и Ольга в этом романе — — прообразы Веры и Марфеньки в «Обрыве» Гончарова. К русской душою Татьяне тяготеют лучшие женские образы в романах Тургенева — Наталья Ласунская, Лиза Калитина, Елена Стахова. Русские писатели-классики, явившиеся после Пушкина, раскрывают и развертывают те емкие художественные формулы, которые содержит в себе образный мир Пушкина. В чем же секрет этой странной на первый взгляд очарованности русской литературы Пушкиным, что удерживает наших писателей в границах и пределах созданного им художественного мира? В творчестве Пушкина впервые осуществился органический синтез освоенного русской литературой XVIII века культурного опыта Западной Европы с многовековой национальной традицией. Богатырским усилием был преодолен порожденный Петровскими реформами разрыв между тонкой прослойкой европеизированного дворянского общества и народом с его тысячелетней православно-христианской духовностью. Пушкин восстановил прерванную реформами Петра связь времен древней и новой России, осуществив творческую работу глубокой общенациональной значимости. По словам Герцена, русский народ на приказ Петра образоваться «ответил через сто лет громадным явлением Пушкина». Необходимым условием для вступления русской литературы в зрелую фазу ее развития являлось формирование литературного языка. До середины XVII века таким языком в России был церковно-славянский. Но с «Жития протопопа Аввакума» и бытовых повестей второй половины XVII века начался процесс формирования новой (светской) русской литературы. Реформы Петра I придали ему ускоренный характер. Однако в языке русской литературы XVIII века преобладала хаотическая пестрота, преодолеть которую пытался Ломоносов своей языковой реформой, разделяющей слова на «три штиля» и закрепляющей высокий, средний и низкий стили за разными жанрами литературы. Реформа Ломоносова сыграла положительную роль в обуздании речевого хаоса. Однако упорядоченность достигалась здесь путем жесткой, рациональной регламентации, навязанной сверху литературному языку. А ведь язык — явление живое и тонкое, он не конструируется, не изобретается, он органически рождается в естественном процессе художественного творчества. В 1814 году П. А. Вяземский посетует: «Мы не знаем своего языка, пишем наобум и не можем опереться ни на какие столбы. Наш язык не приведен в систему, руды его не открыты, дорога к ним не прочищена». А друг Жуковского Андрей Тургенев так выразит свою мечту о необходимости гениального писателя-реформатора: «Напитанный русской оригинальностью, одаренный творческим даром, должен он дать другой оборот нашей литературе». Решение творческой задачи такого масштаба стало возможным лишь на высоком духовном подъеме сформировавшегося национального самосознания. Эту духовную зрелость Россия обрела после Отечественной войны 1812 года. В. Г. Белинский писал: «Можно сказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 года до настоящей минуты, нежели от царствования Петра до 1812 года. С одной стороны, 12-й год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и… чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в разъединенных интересах частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость… С другой стороны, вся Россия, в лице своего победоносного войска, лицом к лицу увиделась с Европою, пройдя по ней путем побед и торжеств. Все это сильно способствовало возрастанию и укреплению возникшего общества. В двадцатых годах текущего столетия русская литература от подражательности устремилась к самобытности: явился Пушкин». «Он при самом начале своем уже был национален, — говорил Гоголь. — Все уравновешено, сжато, сосредоточено, как в русском человеке, который не многоглаголив на передачу ощущения, но хранит и совокупляет его долго в себе…» Национальное своеобразие Пушкина заключается «в необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание… Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы». Искусство Пушкина — это искусство поэтических формул, емких художественных обобщений общенационального масштаба. По замечанию Ю. Н. Тынянова, «слово стало заменять у Пушкина своею ассоциативною силою развитое и длинное описание». Пушкин обладал редкой чувствительностью к самому духу национального языка, к его историческим корням, к скрытым в его недрах драгоценным рудам. По определению М. Н. Каткова, «в поэтическом слове Пушкина пришли к окончательному равновесию все стихии русской речи», «успокоился внутренний труд образования языка… У Пушкина впервые легко и непринужденно слились в одну речь и церковно-славянская форма, и народное речение, речение этимологически чуждое, но усвоенное мыслью как ее собственное». В отличие от Карамзина и его последователей Пушкин не вводил в литературный язык никаких новых слов, но зато очень широко пользовался удачными стилистическими находками своих предшественников и современников. В его стихотворении «Памятник», например, ощутимы заимствования из поэтической лексики Державина; в стихах «Я помню чудное мгновенье…» ключевой образ «гений чистой красоты» взят у Жуковского; поэтический вопрос-формула, открывающий стихотворение «Что в имени тебе моем?», подхвачен Пушкиным у второстепенного поэта Саларева; поэтический образ «Дробясь о мрачные скалы, шумят и пенятся валы» — вариация находки второстепенного поэта Филимонова: «И разъяренные валы… дробят о грозные скалы» и т. п. Масштабы таких заимствований в поэтическом словаре Пушкина огромны: здесь Ломоносов и Державин, Радищев и Княжнин, Жуковский и Батюшков… Родоначальник новой русской литературы ко всему поэтическому наследию относился как к общенациональному достоянию. Подобно народному сказителю, творящему по законам коллективного искусства, он не стыдился брать близкое его душевному настрою «чужое». Менее всего он стремился измышлять что-то от своего лица и вовсе не был озабочен противопоставлением своего «я» предшественникам и современникам. Огромным усилием он осуществлял синтез всего, что было создано трудами бывших до него и живущих с ним поэтов и писателей. Чтобы этот синтез осуществить, нужно было дать освоенному опыту новую художественную меру. Своеобразие Пушкина заключается не столько в открытии нового, сколько в систематизации старого — в иерархической его организации по зрелой национальной шкале духовных ценностей. «Область поэзии бесконечна, „как жизнь, — говорил Л. Н. Толстой, — но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства». Обратим внимание на слово «предвечный», употребленное Толстым. Оно означает, что иерархия ценностей не человеком придумана, не художником изобретена. Не человек является мерою всех вещей: эта мера объективна и существует независимо от наших субъективных желаний. Она явлена свыше, как солнце, как небо, как звезды, ее можно почувствовать в гармонии окружающей природы, где все соразмерно, организовано, прилажено друг к другу. В русском народном языке эта гармония обозначалась более точным по смыслу словом лад. Гений Пушкина заключался в прозрении скрытого лада, в постижении «высшего порядка вещей в окружающем нас мире». Пушкин так определяет суть поэтического вдохновения в споре с одним из современных критиков:   «Критик  смешивает  вдохновение  с  восторгом. Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, следственно к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных.  Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии. Восторг не предполагает силы ума, располагающей части в их отношении к целому. Восторг непродолжителен,  непостоянен, следственно, не в силе произвесть истинное, великое совершенство». Вдохновение мыслится Пушкиным как интеллектуальное прозрение в скрытую сущность вещей и явлений окружающего мира, в сложную организацию его частей в целое. Такое прозрение нуждается прежде всего в даре восприимчивости, в «особом расположении души к живейшему принятию впечатлений». П. А. Плетнев писал о Пушкине: «Он постигнул, что язык не есть произвол, не есть собственность автора, а род сущности, влитой природою вещей в их бытие и формы проявления». Пушкин сравнивает поэта с эхом, откликающимся на все в окружающем мире: Ревет ли зверь в лесу глухом, Трубит ли рог, гремит ли гром, Поет ли дева за холмом — На всякий звук Свой отклик в воздухе пустом Родишь ты вдруг. («Эхо») Отсюда рождается естественность, нерукотворность, органическая природность поэзии Пушкина. Когда читаешь его стихи, кажется, что это не поэт, а сами предметы, им изображенные, о себе говорят. Пушкин весь самоотдача, он радостно находит себя в другом. Эгоист, гласит древняя индусская мудрость, всему внешнему для своей личности, всему, что не он, брезгливо говорит: «Это не я, это не я»; тот же, кто сострадает, во всей природе слышит тысячекратный призыв: «Это ты, это тоже ты». Так и у Пушкина: В гармонии соперник мой Был шум лесов, иль вихорь буйный, Иль иволги напев живой, Иль ночью моря шум глухой, Иль шепот речки тихоструйной. Достоевский называл это качество поэзии Пушкина всемирной отзывчивостью: «Он человек древнего мира, он и германец, он и англичанин, глубоко сознающий гений свой, тоску своего стремления («Пир во время чумы»), он и поэт Востока. Всем этим народам он сказал и заявил, что русский гений знает их, соприкоснулся им как родной, что он может перевоплощаться в них во всей полноте». Ап. Григорьев подметил, что вполне и до конца Пушкин никому не покорялся, что в его «всемирной отзывчивости» был элемент состязательности и борьбы. Пушкин мерялся силами с гениями других народов, утверждая свой, национально-русский взгляд на мир. «Из такого рода борьбы с чуждыми типами Пушкин всегда выходил самим собою… В нем в первый раз обозначилась наша русская физиономия, истинная мера всех наших общественных, нравственных и художественных сочувствий, полный образ русской души». «Всемирная отзывчивость» Пушкина была порождена необходимостью национального самоопределения. Познать себя, познать тайну русской индивидуальности можно было лишь через сравнение ее с гениями других народов и других национальных культур, в творческом состязании с ними. Если, например, «Дон Жуан южных легенд — это сладострастное кипение крови, соединенное с демонски скептическим началом», то Дон Жуан у Пушкина — это человек «с беспечно юной, безграничной жаждой наслаждения», наделенный «сознательным даровитым чувством красоты». В нем есть что-то от чисто русской удали и беспечности, дерзкой шутки над прожигаемой жизнью, безудержной погони за впечатлениями. В основе пушкинской иерархии ценностей лежит чувство совести. «Совесть стучится у него под окном крестьянина, который не похоронил утопленника; она в черный день просыпается у разбойников; докучный собеседник, она когтистым зверем терзает Скупого рыцаря и окровавленной тенью стоит перед Онегиным; в тихую украинскую ночь обвинительными очами смотрит она в сумрачные помыслы Мазепы; жалобной песней русалки, бредом сумасшедшего мельника она тревожит изменническое сердце князя; тяжелыми стопами Каменного гостя проходит она в греховную душу Дон Жуана и в звуках моцартовского «Реквиема» вольется в черную душу отравителя Сальери. Не самозванец, а совесть Годунова облеклась в страшное имя царевича Димитрия», — писал об этой главной особенности пушкинского мироощущения критик Серебряного века Ю. Айхенвальд, который называл произведения Пушкина «художественным оправданием Творца, поэтической Теодицеей»: «Его поэзия — отзыв человека на создание Бога. Вот сотворен мир и Творец спросил о нем человечество, и Пушкин ответил на космический вопрос, на дело Божиих рук, — ответил признанием и восторженной хвалой вознес «хвалебный гимн Отцу миров». По универсальности отражения жизни, по полноте и целостности  восприятия  мира  гений  Пушкина  напоминает творцов эпохи Возрождения.  Но сам дух поэзии Пушкина далек от западноевропейского Ренессанса, где мерой всех вещей является человек, обожествленное человеческое естество.  Пушкин человека никогда не обожествлял,  зная о его земном несовершенстве. Пушкину свойственна христианская по своей сути стыдливость формы, порожденная сознанием, что в этой жизни нет абсолютной красоты и абсолютной завершенности. И. С. Тургенев вспоминал: «Ваша поэзия… — сказал однажды Мериме, — ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте,  остроумии,  блеске,  и если ко всему этому им предстанет возможность не оскорблять правдоподобия, так они и это, пожалуй, возьмут в придачу». «У Пушкина   поэзия   чудным   образом   расцветает   как   бы   сама собою из самой трезвой прозы». В пушкинской гармонии нет самодовольного чувства достигнутого, нет претензии на полную завершенность и совершенство. Чувство красоты в его поэзии не стремится к эффекту и блеску.  Оно постоянно уравновешивается у Пушкина — Добром и Правдой. Пушкинская гармония сдержанна и стыдлива,  она  «сквозит и тайно светит» в «смиренной наготе» жизненной прозы. Красота, Добро и Правда в представлении Пушкина пред-вечны. На земле они не явлены во всей полноте, их можно лишь почувствовать как сокровенную тайну в минуты поэтических вдохновений. В стихотворении «Поэт» Пушкин отрекается от авторской гордыни, он говорит о том, что в повседневной жизни поэт не отличается от всех смертных и грешных людей: он малодушно предается «заботам суетного света», душа его порой «вкушает хладный сон», и «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Всех удивляло в Пушкине отсутствие тщеславия и самомнения, его умение быть равным с любым человеком, его русское простодушие. Пушкин не кичился своим талантом, ибо он видел в нем Божий дар. По отношению к нему Пушкин, как смертный человек, испытывал высокое, религиозное благоговение. Свой гений он не считал сугубо личным достоинством и заслугой:    Но лишь Божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. Вдохновение приводило его в священный трепет, ибо в эти мгновения ему открывалась тайна предвечного замысла Бога о мире и людях, о России. Поэтому Пушкин видел в искусстве поэзии не самовыражение, а служение, накладывающее на поэта нравственные обязательства. Пушкин и здесь был сыном русского народа, искони считавшего стыдливость и смиренномудрие лучшими добродетелями человека, а гордыню самым тяжким, смертным грехом.    В «Сказке о рыбаке и рыбке» Пушкин коснулся именно этих нравственных устоев своего народа. Пока злая старуха просила себе новое корыто, новую избу, дворянское достоинство, царское звание, рыбка золотая, хоть и с неудовольствием, это терпела. Но как только старуха пожелала быть богиней, плеснула хвостом и скрылась в морской пучине, а старуха осталась у разбитого корыта. Пушкин не был святым человеком. Его призвание было в другом, его путь — это путь русского национального поэта. А поэт — натура дейстпвекно-созерцательная, отзывчивая на впечатления бытия, стремящаяся все испытать, все изведать, не застрахованная от грехов и падений. Как русский человек, Пушкин был наделен безмерной широтой и размашистостью натуры. Его жизнь — это горение и борьба с несовершенством мира и с самим собой, со своими слабостями и пороками. «Таково было великое задание Пушкина, — говорит русский мыслитель Иван Ильин, — принять русскую душу во всех исторически и национально сложившихся трудностях, узлах и страстях и найти, выносить, выстрадать, осуществить и показать всей России достойный ее творческий путь, преодолевающий эти трудности, развязывающий эти узлы, вдохновенно облагораживающий и оформляющий эти страсти… Как сын времени, он должен был, решая эту задачу, вобрать в себя все отрицательные черты эпохи, все соблазны русского интеллигентского миросозерцания, но не для того, чтобы их утвердить, а чтобы одолеть и показать русской интеллигенции, как их можно и должно победить». Современные исследователи Пушкина называют его не гением исключительности, а гением нормы. Известный литературовед Н. Н. Скатов говорит: «Пушкин, я думаю, единственный в мире тип нормального гения. Гений всегда исключение из норм, гений всегда все-таки выбивается из ряда, а ПушкйЯ — это нормальный гений, или гений нормы, если угодно. Вот в этом качестве он перед нами сейчас предстает, и он развивался как единственный в своем роде нормальный человек на всех этапах». Путь, пройденный Пушкиным в его поэзии, отзовется потом в творчестве Толстого и Достоевского, воплотится в жизни их героев: от разочарования и безверия к вере и молитве, от молодого бунтарства к мудрой государственности, от юношеского многолюбия к культу семейного очага, от мечтательного свободолюбия к трезвому, оберегающему преемственность исторического развития консерватизму: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества»; «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный». Пушкин создал иерархически оформленный и зрелый язык художественных слов-образов, в котором отразился весь душевный процесс русского гения. В Пушкине сосредоточен высокий Дух нашей классической литературы, ибо Некрасов и Тургенев, Гончаров и Островский, Толстой и Достоевский писали свои произведения на языке Пушкина, в созданной этим языком системе национальных ценностей. В Пушкине содержится будущее русской литературы. Гений поэта, как незримый дух, обнимает собой и осеняет нашу классику не только XIX, но и XX века. «Пушкин — наше всё, — сказал Аполлон Григорьев. — В Пушкине надолго, если не навсегда, завершился, обрисовавшись широким очерком, весь наш душевный процесс… Пушкин, везде соблюдавший меру, сам — живая мера и гармония».

Урок № Художественный мир А. С. Пушкина. «В родстве со всем, что есть…»

Урок № 7.

Художественный мир А. С. Пушкина.

«В родстве со всем, что есть…»

Б. Пастернак.
Количество лирических произведений Пушкина, включая и неоконченные, достигает 880. Из них при жизни Пушкина было напечатано 305. Количество это значительно увеличится, если мы примем во внимание многочисленные лирические вставки, включённые поэтом в его эпические и лиро-эпические произведе­ния (например, лирические отступления в романе «Евгений Онегин», «Песнь Мэри» в поэме «Пир во время чумы» и т. п.). Отличительная особенность лирики Пушкина — необычайное богатство содержания и формы.

Мы находим у поэта и поли­тическую лирику, и пейзажную, и лирику интимных чувств и размышлений с такими мотивами, как любовь, дружба, грусть, одиночество, измена и т. п., и стихотворения о роли и назна­чении поэта, и пр.

Поражает многообразие пушкинских жанров. У Пушкина есть оды, элегии, сонеты, стансы, послания, эпиграммы, сатиры, баллады, романсы, песни и т. д. В этот перечень не входят про­изведения, жанр которых не мог определить сам Пушкин.

Жанр — понятие историческое, и всякий гений ломает сущест­вующие формы и создаёт свои собственные жанры.

Если к этому добавить, что большинство стихотворений Пуш­кина отличается предельным совершенством формы, то станет понятным, каким бесценным вкладом в русскую литературу яви­лась его лирика.

Самостоятельная работа.

-В чем гениальность Пушкина?
^

От лицейского периода до нас дошло около 120 стихотворений Пушкина. В VIII главе «Евгения Онегина» поэт, характеризуя лицейский период своего творчества («В те дни, когда в садах Лицея …»), указывает основные темы этого периода твор­чества: «пир младых затей», «детские веселья», «слава нашей старины» и «сердца трепетные сны». Это образное поэтическое определение даёт очень верное представление о содержании и токе лицейской лирики Пушкина. Юношеские увлечения, товарищеское веселье, неясные мечты — вот что характеризовало эту лирику.

Особо нужно остановиться на стихотворении на тему о «сла­ве нашей старины». Это «Воспоминания в Царском Селе» (1814).

Тема стихотворения подсказана была Пушкину событиями 1812 г. Юный поэт, находившийся в это время в лицее, непо­средственно прочувствовал и пережил угрозу наполеоновского нашествия: через Царское Село проходили русские войска («России двинулись сыны»), и лицеистов одно время даже го­товили к отъезду, так как Наполеон грозил наступлением на Петербург. К 1814 г., когда было написано стихотворение, Напо­леон уже был разбит. Pоссия по праву гордилась ролью побе­дительницы грозного врага и ликовала. Этот высокий подъём патриотического чувства окрашивает и «Воспоминания в Царском Селе».

По форме своей — это ода, написанная в высоком держа-

винском стиле. Это видно уже из самого начала оды:

Навис покров угрюмой нощи

На своде дремлющих небес …

Самостоятельная работа.

Подготовьте выразительное чтение стихотворения на данную тему.
^

Уже в лицее Пушкин создаёт своё первое вольнолюбивое стихотворение «К Лицинию» (1815. В этом стихотворении Пушкин под видом подражания древним римским авторам выступает про­тив русского самодержавия, против царя Александра и его спо­движника Аракчеева и прославляет свободу. Пушкин рисует древний Рим, «гордый край разврата, злодеяний», который «свободою возрос, а рабством погублен». В этом раннем стихо­творении гражданская тема выражена ещё в иносказательной форме.

Более широкое и свободное развитие вольнолюбивых моти­вов в поэзии Пушкина относится к 1817—1819 гг. В это время одно за другим появляются гражданские стихотворения Пуш­кина: «Вольность» (1817), «К Чаадаеву» (1818), «Деревня» (1819) и др. В этих стихотворениях Пушкин поднимает свой гневный голос против самодержавия и крепостничества. В лирике его ясно звучат отголоски и мятежных идей будущих декабристов.

Название оды «Вольность» Пушкин заимствовал у Ради­щева, который написал оду «Вольность» и включил её в «Путе­шествие из Петербурга в Москву».

В своей оде молодой поэт воспел политическую свободу, би­чуя в то же время царскую тиранию:

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

По содержанию оду можно разделить на четыре части: в первой части автор обращается к «гордой певице Свободы» и просит вдохновить его на новую поэтическую тему. Пушкин хо­чет воспеть свободу потому, что в современной Европе и России видит лишь одно насилие:

Увы! Куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы.

Во второй части автор размышляет о том, что для блага на­родов необходимо сочетание «мощных законов» с «вольностью

святой»:

Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с Вольностью святой Законов мощных сочетанье.

В третьей части Пушкин подкрепляет историческими приме­рами мысль о том, что правители, которые не соблюдают зако­нов, обречены на гибель (казнь французского короля Людови­ка XVI, насильственная смерть Павла I).

Особенно сильно выражена ненависть поэта к тирании в сле­дующих строках:

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,
^
С жестокой радостию вижу.

В четвёртой части Пушкин обращается к царям с призывом склониться «под сень надёжную Закона».

В оде «Вольность» выражен пафос поэта-гражданина, рево­люционное предостережение тиранам, призыв к восстанию.

Дружба с Чаадаевым оставила глубокий след в жизни Пуш- кина. Свидетельством близости поэта к Чаадаеву является по­слание «К Чаадаеву». В конце этого стихотворения находим за­мечательные строки:

Товарищ, верь: взойдёт она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья
^
Молодой поэт верил, что в России самовластье не вечно, что оно падёт и начнётся новая, свободная жизнь.

В стихотворении «Деревня», написанном во время пребывания в селе Михайловском, поэт яркими чертами рисовал страдания крепостных крестьян, выражая пламенную веру в освобождение русского народа от крепостного права.

Это стихотворение распадается на две части. В первой части Пушкин выражает свои задушевные настроения, связанные с сельской природой и мирной обстановкой деревни. Во второй части Пушкин изображает страшную картину жизни крестьян в условиях крепостного права..

Если в оде «Вольность» и в послании «К Чаадаеву» удар направлен против самодержавия, то в стихотворении «Деревня» он направлен против крепостного права. Пушкин всю жизнь не изменял программе, выраженной им в заключительных стихах «Деревни»:
^
И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещённой

Взойдёт ли наконец прекрасная заря?

В 1827 г. Пушкин обращается к ссыльным декабристам с посланием «В Сибирь». Послание было услышано декабристами. Они ответили ему словами А. И. Одоевского:

Струн вещих пламенные звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись наши руки —

Но лишь оковы обрели.

Послание «В Сибирь» было большой смелостью со стороны Пушкина, только что освобождённого из ссылки. Не меньшей смелостью были строки стихотворения «19 октября», напечатанного поэтом в 1827 г. и адресованного декабристам Пущину и Кюхельбекеру, томившимся в Сибири:

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе.

В краю чужом, в пустынном море

И в мрачных пропастях земли!

В стихотворении «Арион» ‘ (1827) ясно звучит мысль о вер­ности Пушкина своим прежним идеалам: «Я гимны прежние пою». В этом стихотворении Пушкин называет себя певцом, который пел гребцам-декабристам. «Кормщик» — это, по-видимому, Пестель, один из главарей движения декабристов.

Свои взгляды на самодержавие Пушкин ещё раз выражает в стихотворении «Анчар» (1828). Анчар — дерево, выделяющее ядовитый сок, которым туземцы пользуются для отравления стрел. Пушкин аллегорически изображает самодержавие в виде ядовитого дерева, несущего гибель людям.

Самостоятельная работа.

Выполните анализ стихотворения «В Сибирь».
^

Пушкин горячо любил свою родину. Он гордился мощью Рос­сии, её славным прошлым и героизмом русского народа. Уже в ранних стихах своих (например, в «Воспоминаниях в Царском Селе») поэт с пламенным чувством патриота воспевал победу русских в Отечественной войне 1812 г. и с любовью перечислял имена и заслуги русских полководцев как XVIII века, так и вре­мён Отечественной войны. Войну 1812 г. он рассматривал, как борьбу за освобождение родины, как крушение замыслов гор­дого завоевателя Наполеона.

В начале 30-х годов XIX века некоторые европейские госу­дарства, воспользовавшись общественным возбуждением в Польше, начали проповедовать «крестовый поход» против Рос­сии. Во французском парламенте, например, открыто обсуждался вопрос о военном выступлении против России в защиту Польши. Против этого постороннего вмешательства в русские дела и вы­ступил Пушкин в стихотворении «Клеветникам России» (1831). Войну между Россией и Польшей поэт рассматривает как домаш­ний «спор славян между собою». Самостоятельность Польши казалась ему опасной с точки зрения общеславянских интересов и русской государственности. Той же точки зрения, нужно ска­зать, держались и многие декабристы. Всем «клеветникам Рос­сии» (так Пушкин называет тех, кто осмеливался считать Россию «больным колоссом», не способным справиться с вра­гами) поэт указывает, что они не понимают характера «семей­ной» вражды поляков и русских и что ими руководит чувства ненависти к могучей России.
^

Чувства любви и дружбы занимали большое место в душевной

жизни Пушкина. Натура глубоко эмоциональная, впечатлительная, Пушкин обладал способностью пылко отдаваться порывам сердца. Этим объясняется и ряд его любовных увлечений, и чувство дружбы, которое он искренно переживал сам и возбуждал в своих друзьях.

Тема любви проходит в поэзии Пушкина начиная с лицей­ских лет. Но в раннем периоде его творчества она носит ещё характер воспевания любви как чувства, украшающего жизнь, радостного, но мимолётного. Представление о любви в этом пе­риоде связано ещё у Пушкина с гирляндами цветов, пирушка­ми, звоном бокалов, Амуром и Вакхом (послание «К Батюш­кову», 1814).

Иное отношение к любви мы видим в более зрелом периоде жизни и творчества поэта. Пушкин, художник по натуре, был поклонникам и всего прекрасного. Красота трогала, восхищала, захватывала его и вызывала чувство благоговейного прекло­нения.

Могу ль на красоту взирать без умиленья,
^
писал он.

Любовь для поэта — глубокое, сложное чувство, где пере­плетаются и восторг, и страдание. Она может играть просвет­ляющую роль («На холмах Грузии», 1829). Она охватывает душу незабываемо прекрасными воспоминаниями, полными и сердечного умиления, и печали («Для берегов отчизны даль­ней», 1830). Непревзойдённым образцом любовной лирики Пуш­кина является его послание «К А. П. Керн» (1825). Образ Керн, с которой он встречался в Михайловском, для него — неземное явление, «гений чистой красоты».

И вот опять явилась ты.

Как мимолётное виденье.

Как гений чистой красоты.

И сердце бьётся в упоенье,
^
И божество, и вдохновенье.

И жизнь, и слёзы, и любовь.

Белинский правильно заметил: «Есть всегда что-то особенно 1 благородное, кроткое, нежное, благоуханное и грациозное во всяком чувстве Пушкина».

Дружбе поэт придавал огромное значение в жизни. Это стойкое, неизменное чувство, которое вливает бодрость в жиз­ненной борьбе, соединяет в тесном союзе на всю жизнь. Такому представлению о дружбе Пушкин был верен до смерти.

Лучшим доказательством прочности дружеских симпатий по­эта служат его стихотворения, посвященные годовщинам «19 ок­тября» — дня основания лицея. Где бы ни находился поэт — в шуме столичной жизни или в ссылке, — как бы он ни чувство­вал себя, день лицейской годовщины неизменно вызывал в нём рой воспоминаний о товарищах и желание послать им привет. Особенно яркий памятник дружеского отношения Пушкина к товарищам-лицеистам — стихотворение «19 октября 1825 г.» Подлинным гимном во славу дружбы звучат строки этого сти­хотворения:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина,

Отечество нам — Царское Село.

Нам известны и особенно близкие друзья Пушкина: его «пер­вый друг, друг бесценный» И. И. Пущин, А. А. Дельвиг, П. Я. Ча­адаев, В. А. Жуковский и др. Дружба с ними запечатлена в многочисленных стихотворениях поэта. Таким же глубоким чув­ством привязанности платили Пушкину и его друзья. В Михай­ловском ссыльного поэта посетили Пущин и Дельвиг, хотя для мимолётного свиданья с ним требовалось проехать сотни вёрст на лошадях по просёлочным дорогам.

Самостоятельная работа.

Составьте тезисный план «Адресаты лирики Пушкина».

^

Русская природа нашла в лице Пушкина величайшего художника-реалиста. Глубоко русский человек, Пушкин сумел подметить в скромных родных пейзажах именно то, что составляет тайну их неизъяснимого очарования.

Прекрасные образцы русского пейзажа мы находим как в отдельных стихотворениях Пушкина («Зимний вечер» — 1825, «Туча» — 1835, «Зимняя дорога» — 1826, «Шалость» — 1830, «Вновь я посетил» — 1835, и др.), так и в пейзажных вставках романа «Евгений Онегин» («Зима, крестьянин торжествуя», «Уж небо осенью дышало», «Гонимы вешними лучами» и др.). Для Пушкина не существовало «низкой природы». Вот картина деревенской природы, нарисованная в стихотворении «Шалость» («Румяный критик мой»):

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой.

За ними чернозём, равнины скат отлогой,

Над ними серых туч густая полоса.
^
Где речка? На дворе у низкого забора

Два бедных деревца стоят в отраду взора,

Два только деревца …

Это осенний болдинский пейзаж. Что может быть правдивее этой картины неприкрашенного деревенского пейзажа средней полосы России?

В стихотворении «Осень» (1833) Пушкин даёт следующее чудесное описание осенней поры:
Унылая пора! очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса —

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы.

И отдалённые седой зимы угрозы.
Поэт умеет найти поэтические черты в увядании осенней природы: желтеющая листва деревьев окрашивается у него в багрец и золото. Это не романтизация и не идеализация приро­ды — это любовное восприятие её человеком, который действи­тельно её любит и умеет подметить её поэтические черты. Неда­ром французский писатель Мериме отметил, что «поэзия рас­цветает у Пушкина из самой трезвой прозы».

Любил Пушкин и русскую зиму. Зимний пейзаж в его стихотворениях блестит и искрится, как снег на солнце. Вот кар­тина зимы в стихотворении «Зимнее утро» (1829):
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась.

На мутном небе мгла носилась .. .

А нынче … погляди в окно:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.. .
Любовь свою к осени и к «русскому холоду» поэт передаёт и своим любимым героям. Так, Татьяна Ларина тоже любит русскую зиму:

Татьяна (русская душою,

Сама не зная, почему)

С её холодною красою

Любила русскую зиму …

Реалистическое мастерство Пушкина нашло выражение в необыкновенном искусстве его подбирать наиболее типические детали для изображения пейзажа. По пути раскрытия пей­зажа, указанному Пушкиным, пошли и все другие великие русские писатели.

Самостоятельная работа.

Подготовьте выразительное чтение наизусть одного из стихотворений.
^

Пушкин чрезвычайно высоко оценивал роль и характер деятельности поэта. Поэзия для него — искусство, высочайшее проявление творческого духа. Поэтому обязательным условием нормаль­ной творческой деятельности была для него свобода творчества, независимость личности поэта. Взгляды его на роль поэта и осо­бенности творческого процесса нашли своё выражение в целом ряде стихотворений: «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824), «Пророк» (1826), «Поэт» (1827), «Чернь» (1828), «Поэту» (1830), «Эхо» (1831), «Памятник» (1836).

В стихотворении «Поэт» Пушкин даёт характеристику твор­ческого акта поэта. В обычных условиях жизни поэт — это обыкновенный человек.

Но лишь только его осенит вдохновенье («божественный гла­гол»), он начинает тосковать «в забавах мира», преображается и, полный внутреннего смятения, бежит от общества «на берега пустынных волн» и в «широкошумные дубравы», т. е. ищет уединения. Тогда он выше «толпы», — он избранник, который не будет клонить гордой головы ни перед кем.

Особенности художественного мира Пушкина 👍

Особенности художественного мира А.С. Пушкина

Лирический мир А.С. Пушкина необычайно богат и разно­образен. “Что же было предметом его поэзии?” – спрашивал Гоголь и восторженно отвечал: “Все стало ее предметом… Неме­ет мысль перед бесчисленностью его предметов”.

“Все волновало нежный ум”, – заметил о себе поэт. “Весь красочный, пестрый, живой человеческий мир Пушкин носил в своей душе. Он сделал его своим, близким. Нет, пожалуй, ни одного значительного этапа всемирной истории, который бы не отразился в лирике поэта.

При этом Пушкин оставался европей­цем русской национальности. В его лирике высокая человеч­ность, “лелеющая душу гуманность”, по выражению Белинско­го, питалась соками народной нравственности, исконного сво­бодолюбия русского народа”.

Характерные черты пушкинской поэзии – это универсаль­ность тем; гуманистической пафос; изящество, чувство красоты, гармония формы и содержания. Лирический герой Пушкина ориентирован на античное мировосприятие – он обладает це­лостностью сознания, оптимистичностью мироощущения,

жиз­нелюбием и внутренней свободой. При этом ему свойственно смирение.

Правда, добро и красота – вот нравственные ориен­тиры поэта.

Для Пушкина-поэта характерна ориентация на классицизм в ранней лирике, затем – период увлечения романтизмом, в по­зднем периоде творчества – опора на реалистические традиции. Элегия, ода, послание, эпиграмма, мадригал – стихотворные жанры, которые наиболее часто встречаются в пушкинской по­эзии.

Пушкин-прозаик вошел в историю русской литературы как мастер композиции. Лаконичность, краткость в портретных, пейзажных и интерьерных описаниях, стройность и четкость композиции, симметричность в расположении частей произве­дения – характерные черты пушкинской прозы. Для этой прозы свойствен особый психологизм, когда характер раскрывается в действии, внутренний мир героя характеризуется в основном через его поступки, а не через внутренний монолог или авторс­кий комментарий.

В стиле пушкинской прозы мы находим син­тез стилистических элементов различных стилей.

В творчестве поэта исключительно полно воплощена его бо­гатая духовная жизнь, красота его внутреннего мира. А.С. Пуш­кин осмысливал свою судьбу как “часть русской истории и со­временности.

Собственный духовный рост был осознан им на фоне неостановимого обновления жизни – вечного, закономер­ного, мудрого и прекрасного закона. Благодаря этому лирика поэта полно запечатлела и его личный мир, и внутренний мир его современников. Пушкин стал лирическим голосом эпохи”.

пушкинские тезисы: golishev — LiveJournal

24 мая в Институте динамического консерватизма (ИДК) состоялось очень странное мероприятие – открытый семинар «Пушкин вместо нефти: то, что нас всех спасет». Людей там было мало, но каждый – просто подарок. Говорил я сумбурно, общались живо, неформально. Короче, стенограмма получилась явно не для чтения. Лучше уж я заново перескажу то, о чем пытался говорить тогда. Назовем это «пушкинские тезисы». Поехали…

1. Я влез в Пушкина по уши почти случайно. Хотел поучаствовать в одном конкурсе. Тема: «Новое прочтение русской классики». Сам собой родился наглый (как всё у меня) замысел – написать за Пушкина комедию. Этакая «мистификация с открытым забралом». Как известно, Гоголь в свое время наврал, будто Пушкин ему подарил сюжет «Ревизора». В пушкинских записях сохранился короткий набросок сюжета комедии, действительно, немного напоминающей «Ревизор». Вот он: «Криспин приезжает в губернию на ярмонку… его принимают за ambassadeur… Губернатор честный дурак… –  Губернаторша с ним  кокетничает  — Криспин сватается за дочь». Всё! «Криспин» — это слуга-плут. «Амбасадор» — посланник. «Ярмонка» — ярмарка. Осталось только пушкинский стиль в памяти освежить и можно работать. Решил целый день читать только Пушкина. День прошел. Начался другой. Потом третий. Четвертый… В общем, я почти все полное собрание сочинений прочитал. А потом открыл гоголевского «Ревизора» и… отбросил его от себя с омерзением. Как дохлую жабу. Почему?

2. Проще всего сравнить чтение Пушкина с дыханием. Это очень правильное, целебное дыхание. От пяток. Брюшное. Все тело сладостно вибрирует, кровь циркулирует. Легкая эйфория. В русской литературе неуловимо присутствует этот пушкинский дух. В Гончарове, в Тургеневе, в раннем Толстом, в чеховской «несмешной» прозе, в Лескове … вплоть до моего любимого вологжанина Василия Белова. Так вот, жестяной скрежет «русского» Гоголя (в отличие от «малоросского» — совсем другого, гораздо более здорового) – это, в первую очередь, сбитое дыхание. Он икает, кашляет, чихает, отплевывается, хрипит, перхает. И читатель вместе с ним. Это невыносимо! Физически. И ведь почти вся русская литература этим ядом заражена! Особенно Достоевский, который начинал как «новый гоголь», а потом выдавливал из себя «старого» по капле (Кармазинов и Опискин – это именно выдавливание из себя гоголевского поганого яда)… Пушкин-дыхание — это самое простое и понятное. Ощущается физически. Организмом. Идем дальше…

3. Зайдем совсем с другого бока. Кураев у себя в ЖЖ как-то глубокомысленно заявил, что ему «не все стихи Пушкина нравятся». А Лимонов — как юный Митрич. Тот, «чтоб в присутствии дамы показаться хватом, то и дело сплевывал какой-то мочой поперек затылка», Лимонов – обозвал Пушкина «календарным поэтом». «Поэт Пушкин» — вообще, старинный бренд. Куча народу на полном серьезе считает его «производителем стихов». То есть, пушкинская проза, драматургия, публицистика где-то в дороге потерялась. Пушкин-историк, Пушкин-издатель – тем более. Не говоря уж о переписке. Эта забывчивость, на самом деле, приговор всем нам. Шекспир, Данте, Сервантес, Гёте – люди, как люди. А «наше всё» (сотрите усмешку, если есть что стирать) – хрен на блюде, да? А ведь он круче их всех. На порядок. Сейчас объясню почему…

4. Есть просто писатели-поэты, а есть НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ. Возьмем Шекспира. Нужно быть конченым лохом, чтобы считать его «автором пьес». Шекспир – это фундамент английской нации. Без него не было бы ни Британской империи, ни английского в роли языка межнационального общения, ни, извините, США (про австралии всякие и говорить нечего). Шекспироведы не первую сотню лет ломают копья (пики?) насчет этой загадочной фигуры. Мне лично представляется наиболее убедительной версия Баркова: Шекспир – коллективный проект королевы-девственницы и ее многочисленных тайных детей (девственницы – они такие!). Но на самом деле, это не важно. Важно то, что Шекспир (персона или «проект») – это создатель литературного английского языка. Это «их всё»! А Пушкин? Тем более!
Мысленно перенеситесь в самое начало 19 века. Оглядитесь по сторонам. То, что вы увидели, в просторечии называется «жопа». Давайте ее опишем. Высокая культура Русского Средневековья (оно у нас было гораздо раньше, чем «у них») давно похерена. Петровский проект – вписать Российскую империю в Европу – блестяще удался с военно-политической точки зрения и не менее блестяще провалился со всех других (точек зрения). Страна – огромная безъязыко-мычащая «Белая Индия». Правительство (в конечном счете, император) – «единственный европеец». Обнадеживают две вещи: 1) победа над Наполеоном, позволившая парням с бАчками увидеть Париж и не умереть; 2) возникновение прослойки молодых бездельников с пытливыми умами. Но не окажись в нужный момент в нужном месте Пушкина ничего путного бы не получилось. Впрочем, он там не мог не оказаться. Без вариантов… Целый век (!) страна мычала или лопотала по-французски. Вместо языка были токмо «ашамблеи» и прочие плохо пережеванные иноязычные обрубки. Плюс пузырящаяся славянская магма, с которой непонятно, что делать. Всю свою бесконечно короткую жизнь Пушкин зачерпывал эту магму и приспосабливал ее к сугубо европейским литературным надобностям. Начал с пустяков – трепался в переписке и в альбомы красавиц черкал по-русски. То ноги на диван задерёт, то между лафитом и клико пристроится – что угодно, лишь бы добиться легкости и непринужденности! До кровавого пота на пальцах. Счет времени потеряв. И на выходе – то самое целебное дыхание, которым не надышишься! Дальше – больше.
А слабо свежесозданым еще неоперившимся русским литературным языком трагедию забацать шекспировского замеса? Йес! И сукин сын фигачит «Годунова». А Гёте? Хрен ли там Гёте?!! Давай сразу все европейские литературные сокровища за вымя пощупаем! «Маленькие трагедии»… И так у него всё. Торопился как на пожар, совал нос в каждый горшок, каждый столб норовил пометить. Будто знал: времени мало, надо побольше оставить свидетельств пригодности русского языка для самых сложных и заковыристых европейских задач… Рекомендую провести маленький эксперимент. Наберитесь мужества и прочитайте от начала до конца «Бедную Лизу» старшего современника Пушкина – товарища Карамзина. В принципе, можно больше ничего не делать (утрите пот со лба и отдыхайте). Но, дабы восстановить пошатнувшийся в ходе эксперимента организм, лучше все же принять немного Пушкина. «Пиковую даму», «Капитанскую дочку», «Дубровского» — все, что угодно! Пару глотков… Это самый простой способ убедиться раз и на всегда в том, что Пушкин — не стихотворец, а ЧУДОтворец, который научил нас по-человечески говорить.
Помните тургеневский гимн русскому языку? Его обычно недоговаривают. А зря! Дальше самое интересное. Живем, говорит, мы погано, сами — поганцы. Но списать нас со счетов нельзя, потому что у нас ТАКОЙ прекрасный язык! Невозможно, говорит, чтобы народ, обладающий ТАКИМ сокровищем, не был бы великим! А еще знающие люди говорят, что русские переводы с основных европейских языков зачастую круче оригиналов. Почему? Потому что в руках наших переводчиков чудо-язык. Если к нему добавить талант… Да-а, загадал Пушкин европейцам загадку. Видят: дикари. Уже собираются табличку вешать на дверь «русским и собакам вход воспрещен» и… спотыкаются об русскую литературу, культуру, язык. Откуда у этих ТАКОЕ??? У Пушкина спросите.

5. Самое время помянуть нефть (в широком смысле этого слова). Нахера она нам??? Оглянитесь вокруг: все самое отвратительное, дикое, убогое, ничтожное – производные от нефтяного жира. Чем больше нефти, чем она дороже, тем стремительнее мы деградируем. У нас уже новый биологический вид возник – упырь обыкновенный. Есть только ротовое отверстие, которым он жрёт. Остальные органы отмерли в процессе микроэволюции. С другой стороны, в мире, который приспосабливают под свои жрательные нужды упыри, многие вернулись в допушкинскую «Белую Индию» — объясняются плевками и междометиями, запивают герыч водкой, голосуют за «Единую Россию». Этих уже не спасешь. Но мы-то зачем себя обманываем? Давайте вычеркнем из списка ценностей, всё, что туда напихали долбанные упыри, и оставим там только то, из-за чего на нас даже самые надменные иностранцы смотрят снизу вверх! Наш чудесный пушкинский язык и все, что с ним связанно – культурный багаж, стиль коммуникации и самопрезентации, склонность к языкотворчеству и поэзии, серьезное отношение к слову и писательству. Как-то забылось, что писатель в России – пророк. Производители «чтива» и нынешние номинанты литературных премий – это кто угодно, только не писатели в русском смысле этого слова. Русскому писателю, во-первых, есть что сказать. Важное. Настолько важное, что он, если не скажет, помрет или с ума сойдет. Во-вторых, адресат русского писателя – весь мир, а не Аркадий Дворкович. В-третьих, он дышит пятками и брюхом, а не бравирует «высокохудожественной икотой» или «изысканным хрипом трахей».

6. В «календарном поэте» товарища Лимонова есть своя правда. В переводе с говнистого на русский это означает, что Пушкин абсолютно доступен для любого русскоязычного читателя. Пушкин ничего от него требует: ни высшего гуманитарного образования, ни чистой шеи, ни брезгливо оттопыренной губы. «Наливай — да пей!» И вся русская литература, не порченая «гоголевской шинелью», такая. А где порча – там сразу «не для средних умов». И смрадный кашель заядлого курильщика… Вспомните допушкинскую «жопу». Бессловесная Белая Индия и надутые бородавки-франкофоны. И пропасть между ними. Пушкин эту пропасть преодолел. Навел мосты. Русская литература потому и великая, что адресована всем, а не «специальным людям». И советская «пушкиномания», запущенная Сталиным, — это ключевой элемент затягивания «отстающих» в культуру. С Пушкиным-то под мышкой до самого Вильяма нашего Шекспира рукой подать, не то что… Нынешнее безобразие – это обратный процесс. Назовем его «распушкивание». «Отстающие» безнадежно отстали. Упыри со своим «гламуром» — такое же бессловесное быдло, только зажравшееся. Остальные… Об этом отдельно надо говорить. Собственно, ради этого я всю эту самодеятельную пушкинистику и затеял…

7. Пушкин не брал за образец кого попало. Говорит: Скупой у Мольера – просто скупой (плоская маска), то ли дело Шейлок – сколько в нем всего понапихано, какой он сложный и неоднозначный! (И не захочешь – добавишь: какая гадость этот ваш Плюшкин! То ли дело Скупой рыцарь!). Тут мы аккуратно подползли к главному. Без чего не было бы ни Пушкина, ни его чудесного языка. К пушкинскому ТИПУ ЛИЧНОСТИ. Я его сначала назову, а потом опишу. Пушкин – это СВЯТОЙ В МИРУ. Более того, он оставил нам модель этой самой «светской святости». Теперь каждый светлый-светозарный русский человек – немного Пушкин. А теперь по порядку…

8. Святой в миру – это, в первую очередь, стихийный юродивый. Что это значит? Ему стыдно казаться лучше, чем он есть. Он рад, когда о нем думают плохо. Более того, сам охотно подставляется. Так Пушкин сознательно создавал себе репутацию бездельника, повесы праздного (знаменитый «донжуанский список»). Мол, «что с меня взять – с дурачка?» Лучше всего эту его «жизненную стратегию» иллюстрирует удивление, кажется, Баратынского, в руки которого после дуэли попали пушкинские рукописи. Он был потрясен… обилием мыслей в пушкинских записях. «Пушкин-мыслитель хуясе!» — восклицает обманутый друг. Представляете, насколько надежно Пушкин «шифровался», если его не могли «вычислить» даже самые близкие ему люди! Можно взять «список грехов» из какой-нибудь православной брошюрки и пройтись по нему. Наверное, не найдется ни одного греха (за исключением разве что мужеложства), который бы Пушкин себе не приписал. Он и страшный блудник, и охальник, и гурман-обжора, и «рукопись продать» и чего он себе только не приписал! Вроде, начал складываться образ «певца свободы», он – прыг! – и уже грозит пальцем «клеветникам России». От него одного ждут, а он пишет совершенно другое, забив конкретный болт на гарантированный успех. А уж «Евгений Онегин» — просто праздник какой-то! Это ж надо было так блистательно прикидываться болтливой пустышкой. Так гениально! И постоянные переодевания, то в дурачка Белкина, то в Сурина (от имени которого написана «Пиковая дама»). Исследователь Барков довольно убедительно доказал, что главный фокус «Онегина» состоит в том, что его автор – не Пушкин, а… сам Онегин (типа, Татьяна ему не дала и он подался в литераторы). А сколько у него смешных пародий, которые угрюмые пушкинисты умудряются читать ни разу не улыбнувшись. Один уморительно смешной «Памятник» чего стОит! («…и ныне дикий тунгус и друг степей калмык!» — уссаться же можно!). Это ключевая составляющая юродства – доброкачественное провокаторство. Юродивый постоянно «лохматит» ситуацию вокруг себя, вечно что-то баламутит. А потом оказывается, что в этой мутной воде – целые косяки золотых рыбок! Сказки ж ещё! Какой серьезный человек станет этим заниматься, да еще за бабкой-простолюдинкой записывать. Говорят, он и «Конька-Горбунка» написал (есть очень убедительные доказательства). Дурачок какой-то. А взять и отправиться в оренбургскую степь, чтобы с упорством идиота изучать пугачевский бунт! Историк, ага. Интересно, Баратынский (?) пушкинскую работу читал? Или «какие у этого Пушкина могут быть мысли! анекдоты небось»?

9. Лев Толстой говорит: наша человеческая «любовь» — всего лишь ПРЕДПОЧТЕНИЕ одного другому. Мол, настоящая любовь – вне рамок. Как солнце – светит во все стороны. Бог есть Любовь. Любить такой Любовью – привилегия святых. Отличный способ проверить нашего прыткого юродивого на доброкачественность! «Житие мое» и прочие разводки оставим Баратынскому (?). Нас интересует исключительно творчество. Предложил бы для сравнения товарища Гоголя (если кому не противно – можете попробовать), но не хочу лишний раз поминать его птичье имя всуе. Ограничимся Пушкиным. Итак, про кого из пушкинских героев можно сказать, что автор шибко его не любит, или хотя бы «просто не любит»? После долгих поисков нашлись только два кандидата: старуха с корытом из сказки и Троекуров. И оба мимо (не буду объяснять почему – по-моему, и так ясно). На мой вкус, самый вопиющий случай безграничной пушкинской любви – «Борис Годунов». Там, простите, недетская замута. Наши сражаются с ненашими. Внимание, вопрос! Кто для Пушкина наши, а кто – наоборот? Борис? Самозванец? Он ведь даже хитрожопого Шуйского умудряется любовно прописать! И Сальери. И Скупого рыцаря. Даже Швабрина (про Пугачева я, вообще, молчу)! До самого конца голову читателю морочил, а потом красочку одну подбавил – и вместо злодея вышел несчастный человек с исковерканной душой. Конечно, об этом Андрей Донатович Синявский так написал, что лучше и не бывает. Но человек – животное специальное: в книге видит исключительно фигу. До того момента пока Дух Святой ему зрение не прочистит. И сто раз читанное вдруг раскрывается как водная лилия под утренним лучом… По-моему, самое время сменить тему…

10. Почему о Пушкине как-то не принято говорить? Потому что в голову нам вколотили сразу два отвратительных заблуждения. Причем, взаимоисключающих. Первое: о Пушкине уже все сказано и не по одному разу. Второе: Пушкин неисчерпаем, как электрон – нечего и пытаться. Из того же отравленного источника вытекают: «Солнце русской поэзии» и прочие тупые формулы. В итоге Пушкин от нас надежно изолирован. Открыл рот – получи по сусалам. От кого? От пушкинистов! Это такие патологоанатомы в резиновых перчатках. Непонятно с какого перепугу это племя решило, что Пушкин – мертв. И началось… А когда пришел Синявский в арестантской робе и сообщил, что Пушкин не просто жив, но и прогуливается с кем попало вокруг барака, его самого чуть не упромыслили остро отточенными скальпелями. Лотмана хотя бы эрудиция отчасти извиняет, а по остальным, по-моему, задорно трещит поленьями топка. Я б всех, кто смеет обращается с Пушкиным, как с мертвым, туда засунул. Как буратин!.. Или вот еще мода: ссылаться на гипертрофированный пушкинский половой член, который якобы заведомо длиннее соответствующего органа любого из нас. Я столько раз сталкивался с одергиваниями, когда ссылался на Пушкина (или того же Шекспира)! Говорю: мой «пребиотический Путин» — по-шекспировски сложный получился. Очки сверкают из ноздрей дым: «Да как ты смел, своим нечистым рылом…» Говорю: пушкинский стиль и юмор попытался в «Ярмонке» воспроизвести. Слышу, как чьи-то черепа стукаются об паркет. Не выносит интеллигенция таких разговоров – сознание теряет. Вот, что пишет у себя в ЖЖ одна добрая женщина, которую занесла нелегкая на мою читку в «Циолковский»: «Столичные и хорошо образованные интеллектуалы, они этот груз интеллектуальный несут в себе как Груз, будто дети, запряженные в сани, тащат бочку на известной всем картине. Они понимают тягость этого груза (что Пушкина до конца изучить и понять невозможно) и отсюда у них вырабатывается некоторая сдержанность, дистанциозность, снобизм как говорят в народе… У автора ощущения груза не наблюдалось…» Знаете, что это означает на практике? Молодой драматург гадает: сделать жизнь с кого? Ему говорят: ну не с Пушкина же! Не с Шекспира ж! Иди за угол – там ребята из «новой драмы» курят, может, дадут пару раз затянуться. Дальше — понятно. Причем, туда – за угол – отправляют и мастеров, которые «не хотят от жизни отставать». Миндадзе давеча за угол заходил. Вышел с модным румынским оператором под мышкой. Тот ему устроил полную гай германику. Смотреть невозможно (хотя бы потому, что ничего расслышать нельзя, и рассмотреть – снято-то по-модному!). Зато жюри кинофестивалей довольны. Для них ж снимали, не для зрителей!.. Короче. Уважаемые «столичные и хорошо образованные интеллектуалы»! Сидите на попе ровно у себя в прозекторской. Внимательно следите за пупками – чтобы ненароком не развязались от «Груза». А я пошел гулять с интересным человеком, у которого есть чему поучиться. Налегке…

11. О серьезном поговорили. Теперь о смешном. Когда выныриваешь из Пушкина, как из бочки с водой, обнаруживаются странные вещи. Хотя до погружения они странными не казались. Например, у нас юмор – это отдельное, очень серьезное и ответственное дело. Сцена. Выходит человек, профессия которого – «делать смешно». Он пыжится, тужится, и… делает. За билеты деньги плочены, телевизор покупали в кредит. Зря, что ли? Приходится смеяться. Предполагается, что это был тот самый «потехе час». За пределами этого часа – не до шуток. Взрослые ж люди. Сурьезные. Не хиханьки-хаханьки. Вовремя квартплату не внесешь – пеня набежит. Собаку не выгуляешь — нассыт в ботинок… Я ж комедию за Пушкина писал. Понятное дело, стал искать специальные места, в которых Пушкин «юмор делает». И не нашел… Он его нигде не «делает». Просто когда читаешь предисловие к повестям Белкина, или начало «Капитанской дочки», или «Пиковую даму» улыбаешься все время, как дурень. Никакого нарочитого юмора. Просто Пушкин на все смотрит под таким интересным углом, что всё, чего он касается, искрится и переливается. Все становится озорным, забавным и чертовски милым. И самое дикое во всем этом то, что нет никакой дистанции… Я, когда пьесу свою дописал, выложил в ЖЖ фрагменты пушкинских записей, которыми вдохновлялся. Один ЖЖ-френд дочитал и пишет: хотел было автора прикольных постингов зафрендить, а потом… То есть, Пушкин в своих записях – ЖЖист-тысячник. Навскидку могу Ивана Давыдова назвать (отчасти покойного Горчева) – что-то типа того. То есть Пушкин – живее всех живых. И его как-то самонадеянная мертвечина смеет записывать в покойники на том основании, что она (мертвечина) шарила в его вещах, совала свой нос в его рукописи и «изучала эпоху»! Но самое крутое не это. Дело в том, что есть еще один автор, обладающий чисто пушкинским озорным взглядом. Такой же ненавязчивый приколист. Иисус Христос. У Христа типично пушкинский юмор. Или наоборот, у Пушкина – христов. Помните, женщину камнями не побили? А Он палочкой на песочке рисует. Потом голову поднимает: «А куда пацаны разбежались? (спонтом не знает)» Или самарянке: «Мужа, говоришь, нет! Ай, молодца! Действительно, какой из этого кобеля муж? И из прочих твоих кобелей мужья – как из говна пуля!» Или: «Вау! Нафанаил идет, который завсегда правду-матку режет!» Или Никодиму: «Родись еще раз и всё будет чики-пуки» Приколам его несть числа!.. Ну и как писать за Пушкина комедию, если он у нас такой? Отвечаю: не надо «делать юмор». Надо исхитриться, отыскать волшебный пушкинский угол зрения – озорной, ребячливый — и просто рассказывать историю. С дикой любовью к своим героям. Любовь – дело веселое. Любовь — это когда заигрываешь, дразнишь и сплетаешься с предметом любви в ликующий клубок. Когда Любовь с большой буквы – все то же самое. Только без ограничений. Во все стороны сразу. Как солнце.

12. Суть Пушкина-Солнца — постоянная экспансия. Всех облистать, всех обогреть, всех приласкать, всех утешить, всех развлечь, развеселить. Если есть с чем идти к людям, любые «маленькие военные хитрости» для привлечения новых читателей – не грех. Пресловутый «пиар» — дело недостойное, когда в заплечном мешке нечистоты или пустота. «Пиар» солнца – акт милосердия. «Беги скорей ко мне дурашка – пряничка дам!» Разве не молодец? Еще прекрасней пушкинские потуги корчить из себя «крутого бизнесмена от литературы». Понятное дело, он — никакой не бизнесмен. Да и невозможно было на тот момент превратить литературу в «отрасль промышленности», как он мечтал. Зачем тогда говорил? Для нас! Он же наш современник. Не их. Те-то догадались, что с ними рядом находился необыкновенный человек, когда его уже не стало. Не сразу и не все. Да и не так, все равно, как мы можем. Мы сегодняшние в сто раз лучше способны Пушкина понять, чем его туповатые современники или пенсионеры,  всю свою бездарную жизнь кормившиеся от «пушкинского трупа». Его «бизнес-заповедь» проста и прекрасна: из всех регуляторов самыми подходящими для искусства являются неумолимые законы рынка. Не потому что они шибко хороши, а потому что все остальное хуже… Кто-то из пушкинских друзей написал глубокомысленную статью: поэзия, мол, обязана учить добродетели и бичевать порок. «Ничуть, – отрезал Пушкин. – Поэзия выше нравственности». Потом смилостивился и сделал небольшую уступку: «или, по крайней мере, совсем иное дело!» В чем скрытый смысл этого бесконечно наглого в своей категоричности заявления? Пушкин предпочел парадоксального, неслыханного, скандального Христа праведникам-фарисеям. «Добродетели» с «пороками» — это их епархия. У них на каждый чих статья УК. Стоят эти василии алибабаевичи и орут дурными голосами: «Сюда ходи, туда не ходи… Совсем мертвый будешь». Что предлагает Пушкин взамен? Во-первых, чудесный язык в действии. Читаешь и удивляешься: до чего ж годная штука! Нахватаешься пушкинщины — речевой и понятийный аппарат тонко настроится. Если пушкинщины нахватается тусовка – у нее возникнет свой «маленький лицей». Если целый народ – он в рекордные сроки может стать народом вполне европейским. Даже лучше (ровно настолько, насколько наш чудесный язык лучше «среднеевропейского уровня»). Это, так сказать сугубо, инструментальный момент. Действительно, безо всякой «нравственности». А дальше начинается магия пушкинской личности. Он, повторяю, у нас «святой в миру» — стихийный христоподражатель, с христовым приветливым лучистым взглядом… Дальше пояснять не буду. И так понятно.

13. А теперь давайте вернемся к нашим гуманным рыночным законам. Велико искушение свалить на них нынешний кризис не только литературы, но и театра, и кино, и телевидения. На самом деле, все строго наоборот. Нефтяной жир (будь он не ладен!) отменил рыночные законы. Даже волшебный телерейтинг (последний рыночный бастион) да-факто пал. Зритель-читатель теперь вообще никому не нужен. Обогащение производителей осуществляется еще на этапе распределения бюджета. Конечный продукт, вообще, никого не интересует. Скажем, полетели государственные деньги на «патриотическое воспитание» — все «звезды» нарядились в гимнастерки и бегают из сериала в сериал, по-моему, даже не переодеваясь. Конечным продуктом под завязку забит телеэфир. Трудно поверить, что это кто-то сознательно смотрит. От российского «большого метра» тоже кассы давно никто не ждет. В литературе все примерно также. Только читатель волен просто отказаться от бессмысленной покупки. Потому участники книжного рынка и канючат, как прачка, беременная от солдата: «нечитающая нация», «деградация». А люди просто себя уважают…
А что было бы при «диком рынке»? Если коротко, творцы бы на сто процентов зависели от своих читателей (зрителей), а не от «денежного крана» в Кремле или в Белом доме. А ведь читатель сегодня – человек искушенный, придирчивый. С пустым заплечным мешком к нему не сунешься. Основная масса людей (за исключением упырей и явных дегенератов) сегодня гораздо более «пушкинская», чем люди эпохи «развитого социализма». (Возраст мне позволяет сравнивать. Так что это – не гипотеза, а личные наблюдения.) Деградировали до уровня «ниже плинтуса» не читатели, а писатели. Сама фигура писателя в нынешней России утратила свою пророческую стать. Сегодня писатель – или изготовитель низкопробного чтива «для метро», либо не менее низкопробного «кашля» для «секты заядлых курильщиков». Люди в массовом порядке, вообще, отказываются от чтения и… сами становятся писателями, развивая эпистолярный жанр или жанр короткого эссе. Блогги, твиттер, мыло, аська, смс. Это потрясающий всероссийский лицей, в котором люди оттачивают искусство говорить ярко, емко, оригинально. На поверхности, как и положено, болтается шлак. Его все рассматривают, обсуждают, тычут пальцами, не обращая внимания на то, что под ним. Долго это продолжаться не может. Нам бы еще Пушкина для себя открыть. И все изменится…