Толстой А. Н. «Пётр Первый»

Толстой А. Н. «Пётр Первый»

Толстой А. Н. «Пётр Первый» – 85 лет (1935)

Современники называли Алексея Николаевича Толстого «красным графом», подчеркивая парадокс его биографии: в 1917-м большевики разделались с титулами и их носителями, но Толстому удалось невозможное. «Товарищ граф» стал воплощением компромисса: не принимая большевиков, он преданно служил режиму и сумел получить три Сталинских премии.
Родился Алексей Николаевич Толстой в 1883 году в семье Николая Александровича Толстого и Александры Леонтьевны Тургеневой. Воспитанием мальчика занимался не родной отец, а отчим – Бостром Алексей Аполлонович, за которого мать Алексея Толстого вышла замуж. На хуторе Сосновка, недалеко от Самары, в имении Бостромаи прошло детство будущего писателя. Образованием мальчика занимался приглашённый учитель. В 1897 году семья Алексея Толстого переехала в Самару. Там юноша поступил в училище, а по его окончании уехал в Петербург, чтобы продолжить образование в Технологическом институте. Незадолго до защиты диплома Алексей внезапно принимает решение бросить институт, чтобы заняться литературой. В 1907 году Толстой издал сборник стихотворений «Лирика», а в 1908 году журнал «Нева» опубликовал и прозу начинающего писателя Толстого – рассказ «Старая башня».

Когда в 1914 году началась Первая мировая война, Толстой принял решение отправиться на фронт военным корреспондентом. В качестве журналиста писатель побывал в Англии и Франции.
Февральская революция 1917 года вызвала у Толстого живой интерес к вопросам российской государственности. Это событие стало своеобразным толчком, после которого писатель серьёзно занялся изучением петровской эпохи. Он долгое время проводил за изучением исторических архивов, изучая историю Петра Первого и живо интересуясь судьбами людей из его ближайшего окружения. Впоследствии это увлечение временем Петра Великого, все знания, полученные об этой великой эпохе перемен, выльются в замечательный исторический роман «Пётр Первый».
Октябрьскую Революцию 1917 года Алексей Николаевич принял настороженно. Осенью 1918 года автор уехал в Одессу. В этом южном городе появилась повесть «Граф Калиостро». Из Одессы семейство Толстых эмигрировало в Константинополь, затем в Париж. Во Франции родилась повесть «Детство Никиты» и первая часть трилогии «Хождение по мукам».
Жизнь за границей показалась русскому литератору тоскливой и неуютной. В конце лета 1923 года Алексей Толстой навсегда вернулся в советскую Россию. Его возвращение вызвало бурную и неоднозначную реакцию: эмигрантские круги назвали поступок предательством. Большевики же приняли писателя с распростёртыми объятиями: Толстой стал личным другом Иосифа Сталина, получил членство Академии Наук, был избран депутатом Верховного Совета СССР. Алексей Николаевич не то чтобы принял – смирился с новым строем, как с неизбежностью. Ему подарили поместье в Барвихе, дали автомобиль с шофёром.
В 1924-м году родилась повесть, которую литературные критики считают лучшим произведением Алексея Толстого – «Похождения Невзорова, или Ибикус».
Маститый писатель не забывает о своём увлечении всем сказочным, и в конце двадцатых годов публикует фантастические произведения – романы «Аэлита» и «Гиперболоид Инженера Гарина». В 1936 году для детей он переделал сказку Карло Коллоди о приключениях Пиноккио, назвав свою историю «Золотой ключик, или Приключения Буратино». В те же годы дорабатывает трилогию «Хождение по мукам». Но главной книгой, над которой трудился писатель последние 16 лет жизни, был исторический роман «Пётр Первый».
«Пётр Первый» – незаконченное произведение Алексея Николаевича Толстого, над которым он работал с 1929 года до самой смерти. Две первые книги были опубликованы в 1934 году. Незадолго до своей смерти, в 1943 году, автор начал работу над третьей книгой, но успел довести роман только до событий 1704 года.
В этой эпопее изображён один из самых ярких и сложных периодов истории нашей страны, когда «Россия молодая мужала гением Петра». Пётр Первый был не только первым императором России, но и военачальником, строителем и флотоводцем.
В советское время «Пётр Первый» позиционировался как эталон исторического романа в духе соцреализма. Автор проводит параллели между Петром Первым и Сталиным, на примере Петра оправдывая слом традиционного общества любой ценой и «основанную на насилии систему власти».
Сюжетная линия следует за реальными историческими событиями рубежа XVII и XVIII веков – от смерти царя Фёдора Алексеевича практически до взятия русскими войсками Нарвы. На широком историческом материале показан переломный период в истории России, создание исключительной личностью нового государства – Российской империи. Среди выведенных в романе событий и личностей – Азовские походы, Стрелецкий бунт, коварная царевна Софья, её возлюбленный Василий Голицын, Лефорт, Меншиков, Карл XII, Анна Монс. В традиции эпопеи «Война и мир» рядом с крупными историческими деятелями в романе выведены простые люди из народа. Для воспроизведения исторического колорита автор не жалеет красочных бытовых деталей. Действие романа переносится из дворца в курную избу, из боярской усадьбы со слюдяными окошечками в дымный кабак, из Успенского собора в царский розыск и т. д.
«Пётр I» по праву считается одним из лучших исторических романов. Эта книга имела феноменальный успех в России и русском зарубежье. Историческая концепция Алексея Толстого многие годы вызывает споры и возражения, а художественная сила романа убедительна и притягательна для многих поколений читателей.

Образ и характеристика Петра I в романе А.Н. Толстого «Петр Первый»

Петр Первый 

Петр Алексеевич Романов, — герой романа А.Н. Толстого «Петр Первый», царь, сын второй жены царя Алексея Михайловича Натальи Кирилловны Нарышкиной. 

Внешность Петра с детских лет привлекает окружающих своей неординарностью. Ребенком он имеет «черные стриженые волосы, глаза круглые, как у мыши, маленький рот». Это «круглощекий и тупоносенький мальчик с круглой кудрявой головой», которой он от испуга крутит в разные стороны. Голос из толпы замечает: «Гляди-ка — чистый кот». 

У Петра не только примечательная внешность, но и рост. Длинные ноги, да еще несколько косолапые, создают ему много неудобств. Он ходит, по-журавлиному поднимая ноги. «Как жердь длинный», Петр не любит ездить верхом — «слишком был длинен». 

В момент стычки приближенных царицы со стрельцами «круглое лицо Петра исказилось, перекосилось, он вцепился обеими руками в пегую бороду Матвеева». Стрельцы отшвыривают Петра, «как котенка». Воспоминания о кровавой бойне на Красном крыльце постоянно преследуют его. 

«Петр — горяч умом, крепок телесно», – думает Василий Голицын, сравнивая его с братом Иваном. Горячность и нетерпеливость в большом и малом — отличительные черты характера царевича. Так, он горит желанием самому протащить иголку с ниткой через щеку. В потешных играх он бегает по двору, «спотыкаясь от торопливости», не терпит ошибок, гневно кричит «петушиным голосом» на своих солдат. Наталья Кирилловна с содроганием увидела Петенькины бешеные, «круглые глаза», как он, «сердясь, ударил несколько раз мушкетиком одного из потешных мужиков, втянувшего голову в плечи». «Не по его — так и убьет, — в кого только нрав у него горячий», – сетует мать, обращаясь к Никите Моисеевичу Зотову, дядьке «норовистого мальчика». Торопливость и горячность проявляются и в речи Петра («горячась, он начинал говорить неразборчиво, захлебывался торопливостью, точно хотел сказать много больше, чем было слов на языке»). 

Петр удивляет окружающих тем, что играет в войну всерьез. Постепенно его требования к воинской потехе ужесточаются, указы приобретают деловой характер (по одному из указов в войско набирают сто молодых мужиков, деревянные пушки сменяются чугунными.) «Играть Петр был горазд — мог сутки без сна, без еды играть во что ни попало, было б шумно, весело, потешно, — стреляли бы пушки, били барабаны». Играющие пугают до полусмерти монахов окрестных деревень. Бояре и монахи с трудом «узнавали в длинном, вымазанном в грязи и пороховой копоти, беспокойном вьюноше — самого царя».

 

Скоро солдатам потешного войска становится «уже не до потехи»: к ним приставляют генерала Автомона Головина, иноземца капитана Федора Зоммера, который «даром жалование получать не хотел». «Много побили в полях разного скота и перекалечили народу». 

Круг знакомств Петра быстро расширяется после встречи на Яузе с Францем Лефортом и посещения Кукуйской немецкой слободы. В Преображенском дворце он не переносит «духу старушечьего». Слобода воспринимается им как город «из тридевятого царства, тридевятого государства, про который Петру еще с колыбели бормотали няньки». 

Его удивляют жизнь кукуйцев, музыкальный ящик Иоганна Монса. После пения «молоденькой девушки в белом и пышном, как роза, платье» у него «дико забилось сердце». Немцы многое подмечают в характере Петра, им нравится, что тот «хочет все знать». Иоганн Монс, отец Анхен, в рассказе о том, как посещал его царь, отмечает: «О, у этого юноши сидит внутри тысяча чертей». 

Петр много времени и сил отдает своему войску. Не случайно в слободе в разговорах «перед дверью аустерии Иоганна Монса» передаются слова Зоммера: «Погодите, дайте нам год или два сроку, у царя Петра будет два батальона такого войска, что французский король или сам принц Морис Саксонский не постыдятся ими командовать…» 

Петр постоянно удивляет всех своими поступками. Раньше «не в обычае Петра было возиться с одеждой», теперь, когда он первый раз предстает перед Европой, он «напялил парик и ухмыльнулся в зеркало», «руки… вымыл с мылом, вычистил грязь из-под ногтей, торопливо оделся в новое платье, подвязал, как его учил Лефорт, шейный белый платок и на бедра, поверх растопыренного кафтана, шелковый белый же шарф». 

В начале своих самостоятельных действий Петр еще заботится о мнении окружающих (сцена, когда Никита Зотов едет послом «от эллинского бога Бахуса — бить челом имениннику» Лефорту). Шутка удалась, а царевич все никак не мог успокоиться. «Петр, красный, с сжатым ртом, со злым лицом, вытянувшись, сидел на козлах». Когда свиньи понесли карету, Петр, «стоя, все стегал, — багровый, с раздутыми ноздрями короткого носа. Круглые глаза его были красными, будто он сдерживал слезы». Соскочив с козел, вытащив Зотова, он задыхающимся голосом выговаривает приветствие, «бешено глядя в глаза Лефорту, будто боясь покоситься, увидеть в толпе кого-то…» 

Петр многое переживает и узнает в слободе впервые: сидит за одним столом с дамами, видит по-европейски одетых женщин с обнаженными плечами, Анхен, которая «улыбалась ему блестящими глазами», пьет анисовую. Петр приходится нелегко. «Стиснув челюсти, он ломал в себе еще темные ему жестокие желания». Юноше безумно хочется «запустить пальцы в волосы Анхен, сжать ее голову, губами испытать ее смеющийся рот… И опять у него раздувалась шея, тьма застилала глаза». 

Даже в танцах дает себя знать неистовая натура Петра. Ободренный Лефортом, непринужденностью поведения гостей, их доброжелательным вниманием, царевич пляшет «точно сама музыка дергала его за руки и ноги…» Он выделывает «такие скачки и прыжки, что гости хватались за животы, глядя на него». 

Под впечатлением вечера, выпитого вина Петр по дороге домой переживает приступ болезни. «Ледяная рука Петра, вцепившись в Алексашкино плечо, застыла, как неживая. Около дворца он вдруг выгнул спину, стал закидываться…» В этот вечер Петр находит верного друга и слугу — Алексашку Меншикова. 

Стремление Петра к новому не знает границ. Вместе с солдатами он выносит муштру Зоммере («со страхом выкатывал глаза, проходя мимо него»). Он стремится сразу одолеть математику и морское дело у иноземцев, Франца Тиммермана и старика Картена Брандта. 

Потешные войска скоро начинают привлекать внимание бояр не только своими странностями, но и тем количеством денег и других затрат, которые требует царь. Бояр тревожит не столько расточительство Петра, сколько его тяга к «басурманству». Два берега Яузы, как позднее два берега в Архангельске, символизируют непримиримость и непонимание сторон. Одетые со всей пышностью бояре видят Петра «в вязанном колпаке, в одних немецких портках и грязной рубашке, рысью по доскам везет тачку…» Много нелестных слов находят они для него: «холоп», «шпынь ненадобный». На увещевание боярина молодой царь «как ахнет из двенадцатифунтового единорога горохом…» 

Слобода как магнитом притягивает царя (для него это символ разумной, энергичной и чистой жизни). Его «дрожащие ноздри» втягивают «сладкие женские духи, приятные запахи трубочного табаку и пива». «Странный юноша», «царь варваров», — так отзываются о нем в слободе. Петр желает сразу же охватить все сферы жизни. Он более и более увлекается Анхен Монс. П. всегда приглашает ее на первый контрданс, и «каждый раз она вспыхивает от радостной неожиданности». Он ревнует ее, сидит, как туча, когда Анхен приглашает другой кавалер. Петр «…суетился на табуретке, искоса глядя, как разлетаются ее юбки, у него громко болело сердце — так желанна, недоступно соблазнительна была она». 

Юношеские мечты Петра ( иметь мельницу или кожевенное заведение) выдают его отстраненность от государственных дел, управления страной. Наивность молодого царя скрывается и в его мечте жениться на Анне Монс. «А почему нельзя?» – удивляется он. Алексашка открывает ему глаза на этот брак: «Жди тогда набата». «Мне это (ехать в Москву) хуже не знаю чего», – открывается он Алексашке. Вдобавок ко всему, в его сердце постоянно сидит страх. «Они меня зарежут, я знаю», – говорит он своему денщику. 

Под влиянием знакомства с европейскими порядками, Петр меняет уклад жизни в Преображенском дворце. Резкий хохот царя раздается по сонному дворцу. Мастерские в одной из комнат, энергичная деятельность Петра одних бояр удивляют, других привлекают, третьих приводят в бешенство. Царевна Софья говорит своим приближенным: «Подрос волчонок». 

Боярин Борис Алексеевич Голицын, человек европейски образованный и масштабно мыслящий, благодарит царицу Наталью Кирилловну: «Доброго сына родила, и умнее всех окажется». Петр быстро привязывается к нему, искренне любит, часто советуется. Невоздержанность Голицына в питие, участие в пьяных оргиях (сцена на сборище пьяниц) сближают их. 

Веселье Петра на Кукуе, компрометирующие слухи, которые доходят до Натальи Кирилловны, заставляют ее принимать свои меры. Царица надеется, что сын остепенится, если женится. 

Нетрудно понять порыв Петра съездить на часок в слободу, когда совершенно безразличная ему невеста сидит в светлице. Он хладнокровно и с каким-то любопытством, как со стороны, наблюдает обряд венчания, испытывая самые противоречивые чувства. «У него жарко застучало сердце: запретное, женское, сырое — плакало подле него, таинственно готовилось к чему-то, чего нет слаще на свете». Думы об Анхен и дрожащая, «как овечий хвост», рука невесты порождают в нем жестокость, собственнические инстинкты. С удовольствием Петр продолжает «сильно сжимать ее руку, глядя, как под покрывалом все ниже клонится голова жены». Он жадно глядит на Евдокию, когда с нее срывают покрывало, целует в щеку, в губы. Он не чувствует радости, а гости пятятся, «увидев его глаза». 

«Досада так и кипела» в нем. «Свадьба проклятая! Потешились старым обычаем», – думает Петр. Через месяц после свадьбы он едет на Переяславское озеро. О письмах матери и жены Петр небрежно отзывается: «Скука старозаветная!» («Петру не то что отвечать, — читать эти письма было недосуг»). 

Постоянное нетерпение царя отражается и на характере работы на верфи. «Рабочих чуть свет будили барабаном, а то и палками, многие падали от усталости». 

Петр влюбляется в море, еще не видев его. Рассказы Картена Брандта, португальца Памбурга, картины с изображением моря, подаренные ранее Голицыным, возбуждают воображение молодого царя. 

Для осуществления своей мечты Петр, как всегда, не жалеет себя и других. Уморившись, он спит в лодке, «завернув голову в кафтанец, сладко похрапывает». «Из широких голландских штанов торчали его голые, в башмаках набосо, тощие ноги». Раза два он «потер ими, во сне отбиваясь от мух». Лев Кириллыч Нарышкин, дядя Петра, удручен этой картиной. «Царство на волоске, а ему, вишь, мухи надоедают…» – думает он. Нарышкину слышатся еще голоса бояр в Кремле: «Петру прямая дорога в монастырь. Кутилка, солдатский кум…» 

Настроение Петра Петр противоположно дядиному. Он, «обгорелый, грязный», но счастливый. «Глаза слегка припухли, нос лупится, кончики едва пробившихся усиков закручены». 

Петр сразу оценивает положение: «…Эге, видно, дела там плохи, если ленивый дядюшка так расколыхался». Лев Кириллович не скрывает опасности, и его «всхлипывающий шепот» наводит на Петра страх. «Будто снова услышал он крики такие, что волосы встали дыбом, видел наискось раскрытые рты, раздутые шеи, лезвия уставленных копий, тяжело падающее ни них тело Матвеева… Телесный ужас детских дней!..» От нервного перенапряжения с ним вновь делается удар, он бьется в руках дяди, «брызгая пеной». «Гнев, ужас, смятение были в его бессвязных криках». 

После приступа Петр сидит у воды, глядя «на светлую пелену озера, где летали чайки над мачтами кораблей», и думает о том же, о чем скажет ему появившийся, «пошатываясь, Никита Зотов»: «Вот мы и доигрались… Бросать надо… Ребячьи-то игры…» 

В Успенском соборе Петр показывается «во всем царском сане», как просил дядя. Его вид приковывает внимание бояр. «На царском месте под алым шатром стояла Софья… Налево стоял долговязый Петр, — будто на святках одели мужика в царское платье не по росту. Бояре, поднося ко рту платочек, с усмешкой поглядывали на него: несуразный вьюноша, и стоять не может, топчется как гусь, косолапо, шею не держит…» Они замечают, что «у этого, у кукуйского кутилки, желваки выпячены с углов рта, будто так сейчас и укусит, да кусачка слаба… Глаз злой, гордый…» 

Впервые в тишине собора Петр заявляет свое право на престол громко и открыто, требуя для себя образ казанской владычицы. Отрывисто, с ненавистью обращается он к Софье: «Отдай…» Петр выражает свою царскую волю: «Ты иди к себе. Отдай икону… Это не женское дело… Я не позволю…» 

Политическое противостояние втягивает Петра в водоворот страшных событий. Мало кто видит в нем надежду России. «Всем надоело — скорее бы кто-нибудь кого-нибудь сожрал: Софья ли Петра, Петр ли Софью… Лишь бы что-нибудь утвердилось…» 

Голицын замечает, что Петра как подменили. Он в каждого вонзается взором, никому не доверяет, ходит с охраной. В бессонные ночи Петр о многом передумывает. «Вспоминал: хоть в притеснении и на задворках, но беспечно прошли годы в Преображенском — весело, шумно, бестолково и весьма глупо… оказался: всем чужой… Волчонок, солдатский кум… Проплясал, доигрался, — и вот уж злодейский нож у сердца…» 

Его душевное напряжение прорывается в одну из ночей, когда стрельцы-перебежчики появляются в Преображенском и бросаются ему в ноги со страшными причитаниями. «Весь сотрясаясь, мотая слипшимися кудрями, лягая левой ногой, Петр закричал еще страшнее стрельцов, оттолкнул Никиту и побежал, как был, в одной сорочке, по переходам». 

Только за крепкими монастырскими стенами находит Петр успокоение. Его сняли с седла, внесли «полуживого от стыда и утомления в келью архимандрита». 

Здесь Петр вынужден вести себя сообразно сану, отказаться от старых привычек («скороговорку и таращение глаз бросил»), одеваться в русское платье («в чистых ручках — шелковый платочек»). Он «благолепно и тихо» отвечает боярам «и не по своему разуму, а по советам старших». Все приближенные (старозаветное окружение), особенно Наталья Кирилловна, радуются такой перемене. «…Образумился государь — то наш, такой истинный, такой чинный стал…» – говорит она ближним боярам. 

Прежде Петр не отличался благочестием, часто уклонялся от молитв. В Троице «чуть свет царь Петр, — по правую руку царица мать, по левую патриарх, — сходили с крыльца стоять службу». 

Петр быстро взрослеет. Лефорт мудро предупреждает его: «Выжди, укрепись». Он успокаивает Петра, говоря, что придут веселые дни, будут еще в его жизни и радости, и потехи.  

Большая духовная работа совершается в Петре во время допросов. Он «бледен и задумчив». Когда допрашивают и пытают Шакловитого, одного из самых верных слуг царевны Софьи, Петр сидит «важный и презрительный». И вместе с тем он не может сдержать переполняющие его чувства. «Правду говори, пес, пес… Жалеете — маленького меня не зарезали? Так, Федька, так?.. Кто хотел резать? Ты? Нет? Кто? С гранатами посылали? Кого? Назовите… Почему ж не убили, не зарезали?..» 

После расправы с заговорщиками молодой царь не торопится с войском в Москву. «Про Петра ходили разные слухи, и многие полагали на него всю надежду. Россия — золотое дно — лежала под вековой тиной… Если не новый царь поднимет жизнь, так кто же?» «Весельем, радостными заботами, счастливыми ожиданиями» начинается теперь день Петра. «Теперь, когда в Москве, наверху сидели свои, Петр без оглядки кинулся к удовольствиям. Страсти его прорвало…» 

Вместе с иноземцами после рассказа англичанина лесоторговца Сиднея царь едет к Покровским воротам, где до плеч зарыта в мерзлую землю женщина, убившая мужа. Отвратительная картина, видимо, вызывает у него физические страдания, и это влияет на решение Петра. «Вели застрелить», – говорит он негромко Алексашке. После этого «неистовой печалью» разрывается его сердце. «Будто сам по шею закопан в землю и сквозь вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою…» 

Петр находит счастье в общении с Анхен. Танцуя с ней, он признается: «Мне с тобой счастье». Присутствующие настороженно слушают, как Петр спрашивает Анну Монс: «Аннушка, ты меня любишь?» 

Сложно складываются у Петра отношения с боярами (сцена чтения патриархом Иоакимом под сводами Грановитой палаты своей тетради о бедах народных, об иноверцах.) Он держится мужественно и мудро, по настроению бояр видя, «что дело с Квириным Кульманом давно приговорено». От царя требуют государственного решения, и он соглашается на сожжение еретика. Одновременно он жестко указывает патриарху на его место. «Святейший отец, – сказал Петр с приличным гневом. .. – горько, что нет между нами единомыслия… Мы в твое христианское дело не входим, а ты в наше военное входишь… Замыслы наши, может быть, великие, — а ты их знаешь?.. Мы моря хотим воевать… Мне без иноземцев в военном деле никак нельзя… Это что же… (Он стал глядеть на бояр поочередно) Крылья мне подшибаете ?» 

Постепенно Петром овладевает придворной дипломатией. Отдав патриарху Кульмана, он просит у бояр денег «на военные да на корабельные надобности…» 

Почувствовав силу царя, бояре спешат в Преображенское на шутовскую службу, несмотря на великие чины. «Микитка Зотов, всешутейший князь-папа кукуйский» говорит по этому поводу: «Скоро до всех доберемся… Не долго тараканам по щелям сидеть. Все поедят у нас солдатской каши…» 

Но Петр долго никак не может угомониться с потехами. Из Преображенского и окрестных деревень он переносит гульбу на Москву. «Дивились, — откуда у него, у дьявола, берется сила. Другой бы, и зрелее его годами и силой, давно бы ноги протянул. В неделю уже раза два непременно привозили его пьяного из Немецкой слободы. Проспит часа четыре, очухается и только и глядит — какую бы ему еще выдумать новую забаву». 

По дороге в Архангельск Петр впервые видит «такие просторы полноводных рек, такую мощь беспредельных лесов». «Земля раздвигалась перед взором, — не было ей края». 

Петр, стоя рядом с Лефортом на палубе, видит на левом берегу иноземные суда, «полотнища флагов — голландских, английских, гамбургских». Нарядный Лефорт, на которого косится Петр, «доволен, весел, счастлив…» «Петр засопел, — до того вдруг захотелось дать в морду сердечному другу Францу». 

«Богатый и важный, грозный золотом и пушками, европейский берег с презрительным недоумением вот уже более столетия глядел на берег восточный, как господин на раба…» И все же Петр доволен тем, что увидал настоящие корабли. У него «горели глаза». Он повторяет: «Хорошо, хорошо…» Его первый порыв — на приветствие иностранцев ответить приветствием. «Петр сорвал треугольную шляпу, весело замахал в ответ, крикнул приветствие. .. Но сейчас же, — видя напряженные лица Апраксина, Ромодановского, премудрого дьяка Виниуса, — сердито отвернулся». 

Петр чувствует, что его положение хозяина необъятной страны здесь очень зыбко. Все испытывали стыд, и хотели «уберечь достоинство» государя. Однако Петр не заражается спесью бояр, хотя он «помнил и снова видел гордое презрение, прикрытое любезными улыбками». «И Петр азиатской хитростью почувствовал, каким он должен явиться перед этими людьми, чем, единственным, взять верх над этими людьми… Их нужно было удивить…» 

«Петр Алексеев, подшкипер переяславского флота» решает вести себя так: «мы, мол, люди рабочие, бедны да умны, пришли к вам с поклоном от нашего убожества, — пожалуйста, научите, как топор держать…» 

И Петр не только удивляет иноземцев (простотой обращения, чрезмерным восхвалением кораблей, самоуничижением, танцами, во время которых отлетели каблуки), но и сам решается на великие дела. «Черт привел родиться в такой стране!» – думает он в отчаянии. В бессонную ночь он вспоминает прожитую жизнь, сравнивает себя с Василием Васильевичем Голицыным, ищет пути, как расшевелить людей. В путанице мыслей и желаний ему помогает разобраться Лефорт. «Я давно этого ждал, Питер… Ты в возрасте больших дел», – говорит он «странным» голосом. 

Петр с помощью Лефорта определяет стратегию: «замахивайся на большее, а по малому — только кулак отшибешь…» И все же Петр пока еще приводят в недоумение слова Лефорта о необходимости войны для завоевания Черного, Азовского, Балтийского морей. 

Вслед за решением заложить Архангельскую верфь Петр со всей страстностью берется за воплощение идеи — иметь свой флот. Он сам плотничает и берется за кузнечный молот. «Рабочих уже было более сотни <…> брали честью — по найму, а если упрямились, — брали и без чести, в цепях…» 

Постепенно Петр становится увереннее, «будто под ногами прощупывалась становая жила». От осознания правильности выбранного пути у него билось сердце, самонадеянно, тревожно-радостно».  

Письма из Москвы, от матери, жены напоминают Петру о другом мире, о множестве государственных дел, которые следует решать. Какую-то неведомую струнку задевает письмо матери, в котором «приложен пальчик в чернилах» царевича Алексея Петровича. «Ненужное письмецо» жены вырывает ветер с его колен и уносит в море. 

Болезнь матери заставляет царя приехать в Москву. Он бежит «прямо к матери» — в переходах люди едва успевали шарахаться». «Загорелый, худой, коротко стриженный, в узкой куртке черного бархата, в штанах пузырями» Петр несется по лестницам. Его едва узнают. Наталья Кирилловна «вперила заблестевшие зрачки в этого тощего голландского матроса». 

Встреча Петра с женой после долгой разлуки для обоих оказывается тягостной. Евдокия не отвечает на его поцелуи, стыдится, держится скованно, и тогда Петр идет к друзьям-собутыльникам из Немецкой слободы («Не ласкал, насильничал, молча, страшно», заснул, «как пьяный мужик в канаве»). 

Наталья Кирилловна лишь на время отдышалась после сердечного приступа. О кончине матери Петр узнает из письма Льва Кирилловича. «У него опустились, задрожали губы… Взял с подоконника шляпу, нахлобучил на глаза. По щекам текли слезы». Все «судили и рядили, что же теперь будет…» 

Петр тяжело переживает смерть матери, вновь отчетливо сознает свое одиночество. «Вот и один, с чужими», – думает он. «Смертно стало жаль себя, покинутого…» Его горе понимает только сестра Наталья, «ласковая и веселая девушка» («в глазах ее светилась материнская жалость»). Петру не хватает ласки, любви, человеческого участия. Эти горькие дни, связанные со смертью и похоронами, сближают брата и сестру. 

Ищет Петр участия и у жены. «Дуня… Мама умерла… Пусто… Я было заснул… Эх, Дунечка…» Она видит, что он ждет от нее чего-то, видит его «глаза жалкие», но душевная черствость не дает ей понять мужа. В такой момент она начинает учить Петра, как надо себя вести. «Чай — цари», – выговаривает ему Евдокия. В пылу она «брякнула»: «Мамаша всегда меня ненавидела, с самой свадьбы, мало я слез пролила».  

Эти слова навсегда отторгают Петр от жены. «Это я тебе, Дуня, попомню — маменькину смерть. Раз в жизни у тебя попросил… Не забуду…» – говорит он, «резко оскалившись», надевая трясущимися руками башмаки. Утешение Петр находит у Лефорта, который, стараясь отвлечь его от тягостных дум, устраивает царю встречу с Анхен. «Петр стряхнул с себя печаль». 

Петр решается воевать Крым. Князь-папа, Никита Зотов, вздыхает по этому поводу: «Давно ли я тебя цифири-то учил…» 

Петру «жутко было взваливать на одного себя такое важное решение: молод еще был и смолоду пуган». Большая боярская Дума после выступления Тихона Стрешнева, Льва Кирилловича Нарышкина, Федора Юрьевича Ромодановского, после заслушивания челобитной московского купечества с поклоном приговаривает: «Воля твоя, великий государь, — созывай ополчение». 

Уже в начале похода Петр сталкивается с воровством, с задержками кормов, продуктов для армии. Царь выжигает эти язвы каленым железом, не задумываясь о выборе средств. «Схватил за редкие волосы перепутанного боярина, — не мог говорить от ярости, — плюнул ему в лицо, стащил на земляной пол, бил ботфортом в старческий мягкий бок…» Боярин Стрешнев не смог потребовать с подрядчиков и тем вызвал гнев царя. Но вскоре Петр отходит и доверительно разговаривает с ним: «Тихон Никитьевич, не сердись… Войска прямо грузить на суда. Не мешкая… Азов возьмем с налета…» 

«В первый раз Петр всею кожею ощутил жуть опасности… Оттуда из тьмы вот-вот зазвенит тетива татарского лука! Поджимались пальцы на ногах». 

Петра изумляет неудача. «Под высокими стенами Азова стыдно было и вспоминать недавнее молодечество — взять крепость с налета». Он ходит «мрачный, будто повзрослел за эти дни». Однако думает Петр только о победе: «Азов будет взят!» Многому научился он у генерала Гордона. «Скинув кафтан и парик, копал землю, плел фашины, здесь же ел с солдатами». 

Но мудрости старого полководца царь еще не достиг, «ему уже мерещились звуки победных рожков на стенах Азова». Он не отказывается от идей штурмовать крепость. Генерал «с ласковой грустью глядел на самонадеянного мальчика». «А может быть, – пишет Толстой, – так и нужно было, чтобы молодость шла напролом…» Штурм, конечно, снова был отбит. 

Друзья-собутыльники готовы отложить новый приступ на следующий год. Царь смотрит на них «остекленевшими глазами», ругается и грозится повесить. Петр сам руководит новой осадой, назначает инженерам сроки, когда взорвать стены. После неудачных попыток взорвать стены и больших потерь в людях «осада была снята». «Так без славы кончился первый Азовский поход». 

Петр продолжает готовиться к войне, укрепляет армию. Боярство и поместное дворянство, духовенство и стрельцы страшились перемен, ненавидели быстроту и жестокость всего нововводимого. 

Через два года Петр, обложив Азов с моря и с суши, все же взял крепость. На большой Думе Петр излагает свою программу решения важных государственных начинаний: «Разоренный и выжженный Азов благоустроить вновь и населить войском немалым, да неподалеку оттуда, где заложена мною крепость Таганрог, сию крепость благоустроить и населить же…» Особо выделена в речи царя необходимость «построить морской караван в сорок али более того судов…». Бояре покорно приговаривают все без спора, видят, что у Петра «все решено вперед».

Автор анализа: А.Б. Ланцова

Материалы по теме:

Роман «Петр Первый» как новый этап развития исторического романа Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.09

Л. М. ЛОБИН

РОМАН «ПЕТР ПЕРВЫЙ» КАК НОВЫЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО РОМАНА

Исследуются основные тенденции в развитии советского исторического романа 1920 — 1930 гг. и их воплощение в романе А. Н. Толстого «Пётр Первый». особенности его содержания и формы: историческая концепция автора, тип героя, композиция.

В последнее десятилетие поток публикаций об А. Н. Толстом значительно уменьшился, однако анализ имеющихся работ свидетельствует не о снижении интереса к творчеству этого писателя, а скорее о происходящем процессе переоценки личности А. Толстого, его места в литературе, нового анализа его произведений.

Этот процесс является составной частью общего переосмысления творческого наследия советской литературы в контексте общественно-политических перемен произошедших в России [Лазарева, 2003, 34], как литературы особой, возникшей и функционировавшей в ином социокультурном контексте, когда устами писателей вещало государство [Голубков, 2001, 156].

Происходящая в настоящий момент «деидеологи-зация» творчества советских писателей требует определения позиции авторов по отношению к обществу и государству, выделения индивидуальных черт творчества и внешнего влияния среды — определения типа их творческого поведения [см. Голубков, Мусатов, Скобелев]. Особенно важен этот анализ в переоценке творчества Алексея Николаевича Толстого, — классика советской литературы.

Всю появившуюся за последние годы литературу об А. Толстом можно условно разделить на две группы: первая исследует биографию писателя, основные творческие принципы и его место в литературе. Вторая группа работ посвящена переоценке его отдельных произведений.

К работам первой группы можно отнести биографическое исследование В. Петелина «Жизнь Алексея Толстого. Красный граф», статьи С. Голубкова (Каждый писатель — загадка), В. Перхина (А. Н. Толстой и власть), М. Свердлова (Как читать А. Толстого), О. Михайлова (Красный граф) и др.

Отмечено, что хотя А. Н Толстой и был официальным классиком советской литературы, что «государство для него всегда значительнее личности» [Голубков, 1998], что А. Толстой писал официозные статьи и произведения, искажающие исторические факты, тем не менее его отношения с властью не были столь просты и

© Лобин А. М., 2004

однозначны [Перхин, 1998, 221].

Изучение отдельных произведений А. Толстого также приводит к выводу о том, что традиционная трактовка его произведений не вполне корректна и реальное содержание текстов значительно сложнее декларируемых принципов.

Так, трилогию «Хождение по мукам» С. Кормилов оценивает как результат столкновения большого таланта органического художника и ложной идеи, поставленной им самому себе как уступку историческим обстоятельствам, вследствие чего «эпопейная» тема нашла авантюрно-романное воплощение [Кормилов, 1997, 40].

М. Лазарева, изучив содержание повестей «Гадюка» и «Голубые города», пришла к выводу, что характеры героев далеки от идеала героев эпохи, объективное содержание произведений противоречит требованиям советской идеологии [Лазарева, 2003, 41-42].

М. Слободнюк делает вывод о наличии в романе «Аэлита» мистического, гностического миропонимания автора [Слободнюк, 1994, 90].

Роману «Пётр Первый» посвящены работы М. Серовой (Были ли столетние сумерки?), М. Свердлова (Добро и зло в романе А. Н. Толстого «Пётр Первый»), где исследуются некоторые особенности этого произведения, историческая концепция автора.

Для объективной переоценки этого романа необходимо учитывать не только общественную позицию автора, но и закономерности развития жанра исторического романа в советской литературе.

1920-1930-е годы были эпохой становления советской литературы. Одним из направлений её развития стал исторический роман. В этот период были написаны романы А. Чапыгина, Ю. Тынянова, О. Форш, А. Толстого, ставшие впоследствии классическими в этом жанре.

Интерес к истории в советской литературе был вызван стремлением показать необходимость и закономерность социальной революции [Петров, 1980, 21]. Целью нового исторического романа стала необходимость переоценки прошлого с новых, марксистско-ленинских позиций, освещения современной эпохи с

исторической точки зрения, переоценки роли масс и отдельных личностей в историческом процессе [Удо-нова, 1961, 3].

На первом этапе, в 1920 гг., главным объектом изображения была классовая борьба, жизнь народных масс. История представлялась как борьба двух сил: душителей и борцов, подлинным героем истории был борец за свободу. «В 1920 гг., — писала Г. В. Макаровская, — историческая необходимость берётся не в процессе её сложения и объективного самовыявления, а как развертывание и обнаружение уже готовой данности» [Мака-ровская, 1972, 78].

Связь истории и современности иллюстрировалась «методом соотнесения», где исторический материал служил примером соответствия исторического процесса положениям исторического материализма.

При наличии новой, марксистско-ленинской, концепции истории, исторический роман 20-х годов во многом ориентировался на традиции классического исторического романа XIX века с его опорой на вымышленный сюжет и вымышленных героев, образы исторических лиц в таких романах реконструировались в соответствии с историософской концепцией автора.

Герой здесь выступает как уже сложившаяся личность, выразитель интересов какого-либо класса, положительным героям изначально присущи свободолюбие и сила духа. Сюжет в целом является ситуацией испытания для героя, трагизм в повествовании присутствует изначально [Макаровская, 1972, 78]. Эта концепция вела к модернизации истории, её поверхностной, вульгарной социологизации [Удонова, 1961, 26; Петров, 1980, 24].

Другой крайностью стали фактография, чрезмерная архаизация языка. Попытки воссоздать колорит эпохи приводили к натурализму, различным формам стилизации — вплоть до попыток создания романов, целиком смонтированных из исторических документов [Пауткин, 1983,20].

Эта тенденция была присуща не только советскому историческому роману: на Западе в то время господствовал «исторический эмпиризм», также выразившийся в модернизации идей, археологичности, интересе к экзотике [Векслер, 1948, 303].

В конце 1920-х — начале 1930-х гг. ситуация изменилась. Концептуальная идея связи истории и современности, заинтересованный подход к истории сохранились, но претерпели некоторые изменения. Так, была осуждена вульгарно-социологическая концепция исторического процесса, где конкретный анализ общественных явлений подменялся подгонкой материала по элементарным социологическим схемам.

Для исторического романа 1930-х гг. характерно расширение диапазона тем, тема классовой борьбы дополнилась темой государственно-национальной, темой борьбы народа за независимость. Появился новый ге-

рой: носитель идеи национального прогресса [Пауткин, 1970,19-20].

Новое понимание исторической романистики формировалось в общем русле развития всей советской литературы, где в этот момент проявилась общая тенденция к созданию монументального эпоса, или, как его называл А. Н. Толстой, «монументального реализма» [Толстой, ПСС, т. 13, 283-288].

Целью «монументального реализма» было создание романов-эпопей, изображение переломных периодов истории, народных масс и судеб отдельных личностей, требовался новый герой, воплощающий самые передовые идеи современности.

В рамках развития исторического романа новая концепция предполагала не произвольное сближение исторических ситуаций, не перенесение современных идей на прошлое, а выделение в истории предшествующих ступеней исторического развития, закономерно подготавливающих последующие его этапы [Пауткин, 1983, 6].

Наиболее полным воплощением этих идей стал роман А. Н. Толстого «Пётр Первый».

Необычность его критика отметила сразу же после публикации первой книги. Поначалу в «Петре Первом» многие заметили лишь досадное отступление от традиций исторической романистики, изображавшей революционные движения прошлого. Писавшие о Толстом непременно хотели видеть в его романе крушение замыслов Петра. Критики М. Левидов, Р. Мессер и А. Старчиков обвинили автора в идейной незрелости, поскольку в его произведении обязательная тема -классовая борьба, в частности, бунт Кондратия Булави-на — не была раскрыта во всей полноте [Макаровская,

1972,71].

Заметно отличалась от традиционной и сюжетно-композиционная структура «Петра Первого»: здесь иное соотношение между героями, взятыми из истории, и вымышленными персонажами. А. Макаренко, проанализировав сюжет и композицию романа, отказывал «Петру Первому» в праве называться романом, и определял его как историческую хронику, поскольку здесь отсутствует целостный сюжет-интрига, биографии героев даны отрывочно, до конца не прослеживаются. Критик полагал, что с построением сюжета автор не справился, и повествование представляет собой лишь художественную иллюстрацию к историческим событиям [Ленобль, 1977, 161-183].

Тем не менее, в целом, роман был оценен достаточно высоко и с середины 1930-х гг. стал считаться классическим советским историческим романом. Творчество А. Н. Толстого, и «Пётр Первый» в том числе, было подробно исследовано литературоведами, ему были посвящены монографии М. Чарного, А. Алпатова, М. Векслера, Л. Поляк, В. Щербины и многих других.

Отмечено, что наиболее слабой стороной двух первых книг является переоценка роли торгового капитала, влияния иностранцев на Петра [В. Щербина, 1956, 403;

Алпатов, 1957, 138]. Но в целом историческая концепция автора, его трактовка образа Петра была признана верной [Векслер, 1948, 337].

Уникальнность этого произведения определяется, в первую очередь, необычностью поставленной автором задачи. Историзм понимается им как изображение исторических эпох, которые ближе всего связаны с современностью по сходству или контрасту — отсюда интерес к петровской эпохе. А. Толстой неоднократно подчеркивал сходство этих эпох: петровских реформ и первых советских пятилеток, поэтому основой повествования стало не изображение классовой борьбы, а государственное строительство [Андреев, 1958, 116].

Задача автора заключалась не в оценке деятельности Петра, — здесь он исходил из ленинской концепции об исторической прогрессивности в прошлом создания и укрепления централизованных крупных государств, как необходимого исторического этапа в подготовке социальной революции [Щербина, 1956, 416]. Признание исторической прогрессивности дела Петра и, в то же время, отчетливое осознание классовой ограниченности этого дела — вот в чем суть марксистской исторической концепции [Благой, 1979, 374].

Для воплощения этой идеи в тексте автору необходимо было эпическими средствами показать закономерность и необходимость петровских реформ: «историческая необходимость появления Петра была раскрыта в начале романа в картинах всеобщего захудания и недовольства», — писал С. М. Петров [Петров, 1980, 93].

Другой принципиально важный вопрос — роль исторической личности в историческом процессе также решалась с марксистской точки зрения: в романе Петр -орудие истории и, вместе с тем, деятель, активно осуществляющий государственные идеи.

Алексея Толстого привлекал не Пётр Первый сам по себе, не личная судьба его, но в первую очередь суть историческая, философская и «скрыто современная», с необычайной яркостью заложенная в этом «готовом герое» [Пауткин, 1970, 79].

Психологическая мотивировка деятельности Петра как главного инициатора реформ, их волевого начала, осознание им этой цели — необходимая часть содержания романа. Необходимость жёсткого детерминирования характера Петра, его поступков и породила недостаток двух первых книг романа, отмеченный критиками: преувеличение влияния иностранных советчиков, роли торгового капитала, она заставила автора обострить личные противоречия героя с семьей и старозаветной Москвой.

Образ Петра — несомненная творческая удача автора. В отличие от исторических романов 1920 гг. образ главного героя не статичен, обрисовывается как живая, непрерывно развивающаяся под влиянием обстоятельств личность [Петров, 1980, 106].

В итоге, А. Толстой создал образ типичного героя той эпохи — типичного не потому, что так!« было мно-

го, а потому, что в его жизни и деятельности нашли отражение важнейшие события эпохи, участником и инициатором которых он был [Андреев, 1958. 121].

Решение этой задачи осложнилось обилием противоречивого исторического материала, накопленного историками. Для воплощения имеющейся концепции автор использовал не простое хроникальное изложение событий: «сырой материал эпохи он творчески видоизменяет, организует и располагает в соответствии с основными идейно-тематическими линиями произведения в целом», — писал В. Алпатов [Алпатов, 1957, 129].

Так, при отборе исторических событий, описанных в романе, А. Толстой отдает предпочтение тем событиям, эпизодам и явлениям, которые непосредственно влияют на характер и поступки Петра. В первой книге подробно описан первый, неудачный, штурм Азова, заставивший Петра прийти к мысли о необходимости создания флота и перевооружения армии, а второй этап — взятие Азова — описан поверхностно.

Используя исторические документы, А. Толстой подвергает их серьезной редакции и даже дополняет, дописывает их, смещает некоторые малозначительные даты, объединяет некоторые факты [В. Щербина. 1956, 453 — 460].

Такой подход привел к некоторому сужению образа, автор концентрируется, главным образом, на государственной деятельности героя и отбрасывает другие, менее значимые, с его точки зрения, детали.

Отмечается исследователями и определённая идеализация Петра Великого: «Да, Пётр Первый у А. Толстого властен, деспотичен, жесток без меры, но он справедлив: если бьёт, то за дело, если круто поворачивает, то для пользы дела, если губит народ, то во имя высоких целей… Как известно из истории, Пётр Первый был и неоправданно жесток» [Андреев, 1958, 121].

Но, при всей важности, необходимости линии Петра в повествовании, роман не является биографическим. А. Андреев отмечал, что принцип композиции, использованный в романе, — «историческая хроника, драматизированная в отдельных эпизодах» [Андреев, 1958, 119]. Объектом изображения стала не только личность Петра Первого и его реформы, а сама атмосфера интенсивного исторического творчества. Поэтому композиционным центром произведения становится само историческое событие [Пауткин, 1970, 19].

Концентрация действия вокруг исторических событий, стремление автора изобразить эпоху, общественные отношения в развитии и определили отмеченные особенности произведения: отсутствие сюжета-интриги и, в то же время, обилие эпизодически возникающих вымышленных персонажей, драматизацию отдельных реконструированных сцен, изображение главного героя в его развитии и становлении, но при этом отсутствие полной биографичности.

А. Алпатов полагал, что «Пётр Первый» — роман-эпопея, изображающий эпоху и дающий галерею судеб,

М. Векслср также определял «Петра Первого» как роман-эпопею, близкую к героическому эпосу [Алпатов, 1956, 136; Векслер, 1948, 348].

Здесь атрибуты эпохи, неповторимые события и исторические нравы использованы лишь как средство изображения главных закономерностей общественного развития эпохи — вот в чём сущность историзма лучшего советского исторического романа «Пётр Первый» [Андреев, 1958, 114].

В исследованиях, посвященных советскому историческому роману [С. Петрова, Ю. Андреева, Г. Мака-ровской, 3. Удоновой, Д. Благого, А. Пауткина, Г. Ленобля и др.] «Пётр Первый» рассматривается как произведение эталонное. М. Векслер оценивал этот роман как веху в развитии не только советского, но и европейского исторического романа [Векслер, 1948, 300]. Историзм А. Толстого требует отдельного исследования именно в этом контексте.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Алпатов, А. В. О третьей книге романа «Петр Первый». с. 96 — 131//А. Алпатов, JI. Поляк. Творчество А. Н. Толстого. — М., 1957. — 225 с.

Андреев, Ю. А. Еще раз о «Петре Первом »//Русская

литература. — 1958. -№ 2. — С.105-123.

Баранов, В. И. Творческие искания А. Н. Толстого и

литература 20 гг.//Вопросы литературы. — 1984. — №3. —

С.64-87.

Благой, Д. Д. От Кантемира до наших дней. Т. 2 / Д. Д. Благой. — М, 1979. — 511с.

Векслер, И. И. Алексей Николаевич Толстой: жизненный и творческий путь / И. И. Векслер. — М., 1948.-355 с.

Голубков, М. М. Русская литература XX века. После раскола / М. М. Голубков. -М., 2001. -267 с. Голубков, С. А. Каждый писатель — загад-ка?//Волжская коммуна. — 1998. -№ 217. Кормилов, С. И- «Хождение по мукам» А. Н. Толстого: взгляд из сегодняшнего дня//Русская словесность. -1997. -№ 6. — С. 35-41.

Лазарева, М. А. Трагические парадоксы в прозе А. Н. Толстого//Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. — 2003. -№ 1.-С. 34-45.

Ленобль, Г. М. История и литература / Г. М. Ленобль. -М., 1977.-301 с.

Макаровекан, Г. В. Типы исторического

повествования / Г. В. Макаровская. — Саратов, 1972. —

236 с.

Михайлов, О. Н. Красный граф//Литературная газета. — 2001. -№ 8.

Мусатов, В. В. История русской литературы первой половины XX века / В. В. Мусатов. — М.% 2001. — 310 с. Пауткин, А. И. Советский исторический роман /

A. Й. Пауткин. — М., 1970. — 111с.

Пауткин, А. И. А. Н. Толстой и проблемы историзма

советской литературы//Вестник МГУ. Сер. 9.

Филология. — 1983.-№ ].- С. 3-11.

Петелин, В. В. Жизнь Алексея Толстого. Красный граф

/ В. В. Петелин. — М., 2001. — 940 с.

Перхин, В. В. Толстой и власть//Русская литература. —

1998. -№3.- С. 217-246.

Петров, С. М. Русский советский исторический роман. -М., 1980.- 413 с.

Свердлов, М. И. Добро и зло в романе А. Н. Толстого «Петр Первый»//Русская словесность. — 1999. — № 4. -С. 51-53.

Свердлов, М. И. Как читать А. Н. Толстого // Литература. — 1999. — № 4.

Серова, М- Я. Были ли столетние сумерки/УЛитература в школе. — 1990. — № 3. — С. 38 — 49. Скобелев, В. П. Ирония и пародия / В. П. Скобелев. -Самара, 2002.-297 с.

Скобелев, В. П. «Поэтика русского романа 1920 -1930-х годов: Очерки истории и теории жанра» /

B. П. Скобелев.-Самара, 2001.

Слободнюк, С. Л. К вопросу о гностическом элементе в творчестве А. Блока, Е. Замятина и А. Толстого//Русская литература. — 1994. — № 3. — С.80-94.

Удонова, 3. В. Основные этапы развития советского исторического романа / 3. В. Удонова. — М., 1961. — 49 с.

Шешуков, С. И. Неистовые ревнители /

C. И. Шешуков. — М., 1984. — 351 с.

Щербина, В. Р. Алексей Николаевич Толстой: творческий путь / В. Р. Щербина. — М., 1956. — 618 с.

Лобчп Александр Михайлович, ассистент кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ, аспирант кафедры литературы У ГПУ.

г

Петр Первый : роман (Толстой, А.

Н.) Толстой, А. Н.

«Петр Первый» — не просто роман, это долгая, много раз переосмысленная и аукнувшаяся тема в собственной жизни Алексея Толстого (1882-1945). Как царь Петр был охвачен строительством новой России, так и А. Н. Толстой видел себя у начал нового государства ХХ века. Страна менялась на глазах писателя: он вернулся из эмиграции еще при Ленине и Троцком и стал свидетелем быстрого и жестокого идеологического слома.

Полная информация о книге

• Вид товара:Книги
• Рубрика:История. Приключения
• Целевое назначение:Художественная литература (издания для взрослых)
• ISBN:978-5-00112-116-9
• Серия:Сквозь время
• Издательство: Время
• Год издания:2018
• Количество страниц:895
• Тираж:5000
• Формат:84х108/32
• УДК:821. 161.1-3
• Штрихкод:9785001121169
• Переплет:в пер.
• Сведения об ответственности:Алексей Толстой
• Код товара:967009

А.С.МАКАРЕНКО

"ПЕТР ПЕРВЫЙ" А. Н. ТОЛСТОГО


1

   "Петр Первый" А. Н. Толстого по своему художественному блеску, по
писательскому мастерству, по яркости и выразительности языка принадлежит к
самому первому ряду нашей литературы. Можно без конца приводить отрывки из
этого романа, близкие к шедеврам или даже прямые шедевры. Уже первые
страницы, где крестьянские дети Санька, Яшка, Гаврилка и Артамошка "вдруг
все захотели пить и вскочили в темные сени вслед за облаком пара и дыма из
прокисшей избы", сразу забирают читателя могучей силой рассказа, и до
самого конца романа читатель не устает им наслаждаться. По захватывающему
мастерству повествования "Петр Первый" не имеет себе соперников, исключая,
может быть, только "Тихий Дон" Шолохова.
   Традиции нашей литературы и вкусы советского читателя не признают
ценным художественное произведение, если его внешний блеск не
сопровождается таким же блеском и такой же высотой содержания. То
обстоятельство, что "Петр Первый" является одной из самых любимых книг
нашего читателя, что миллионные тиражи этой книги до сих пор не в
состоянии удовлетворить читательский спрос на нее, есть лучшее
доказательство не только ее литературной высоты, но и ее общественного
значения. 
   Захватывающая увлекательность текста необходимо должна объясняться не
только внешним совершенством, но важным для читателя строем авторской
мысли, значительностью человеческих образов, близостью и родственностью
изображенного в книге человеческого общества.
   На все эти вопросы нужно ответить отрицательно, если отвечать на каждый
отдельно. Историческая тема сама по себе не может определить
увлекательность художественного произведения. Мы знаем много исторических
романов, в которых добросовестно и художественно честно автор изображает
историю, но которые все-таки читаются с трудом. К таким романам нужно,
прежде всего, отнести "Гулящие люди" покойного Чапыгина.
   Тема, избранная А. Н. Толстым, необычайно ответственна и трудна. Прежде
всего она трудна потому, что касается эпохи переходной эпохи переворота.
Волею или неволею "Петр Первый" захватывает очень много, очень широко. По
широте тематического захвата эта книга может быть поставлена только в
одном ряду с "Войной и миром" Л. Н. Толстого и при этом впереди "Войны и
мира". "Война и мир" изображает общество, находящееся в состоянии
внутреннего покоя, локализации, в положении установившейся дворянской
статики. Это общество приводится в движение внешним толчком войны, и
движение, возбужденное этим толчком, есть движение общее, движение
внешнего отталкивания. Внутри самого общества не происходит никаких 
особенных пертурбаций и изменений. 
Л. Н. Толстого интересуют только процессы психологические, нравственные, он, так
сказать, художественным глазом исследует те скрепы, которыми общество
связано, изучает, что это за скрепы, из чего они состоят, насколько они
надежны в момент сильного военного толчка.
   Л. Н. Толстой приходит к утешительным и оптимистическим выводам, и его
оптимизм так же локализован в выводах, в превыспренних формулах народного
здоровья. Толстовский оптимизм вытекает как следствие большой и тонкой
анатомической работы, довольно придирчивой и даже злобно придирчивой, но
для этой работы Л.  Н. Толстому не нужны особенно широкие захваты
общественных групп, для него достаточны концентрированные представления о
русском обществе, а концентрация эта производится силою принципов и
убеждений самого Л. Н. Толстого. Общественный организм России,
подвергающийся анатомическому исследованию писателя, есть организм,
специально выделенный для этой цели. В сущности, это высший круг общества,
аристократия и верхнее дворянство, народные образы в романе
немногочисленны и не играют первой роли.
   В "Петре Первом" А. Н. Толстого тематический захват уж потому шире, что
роман изображает Россию в момент напряженного внутреннего движения, в эпоху
огромных сдвигов внутри самого общества. Тема старого и нового, тема
констрактного разнообразия и борьбы всегда шире по захвату, и в этой теме
уже нельзя выделить, как это сделано в "Войне и мире": определенный слой
персонажей и поручить ему говорить от имени общества в целом. Единое
представление о целом русском обществе в таком случае становится почти
невозможным: общество явно раскалывается на борющиеся группы, и каждая из
них должна быть показана в начальные, последующие и конечные моменты
борьбы. А. Н. Толстой должен был захватить в своем анализе решительно все,
начиная от крестьянской избы и кончая царским дворцом, от бояр, которые
решают государственные дела, "брады уставя", и кончая стремительным,
творческим буйством нового, петровского правления.
   При такой громадной широте захвата исторического романа становится
весьма важным вопрос о сюжете, о том каркасе личных движений и судеб,
который только и может сделать повествование именно романом.
   Но как раз в смысле фабулы, в картине личных человеческих историй книга
А. Н. Толстого не может похвалиться особенными достижениями, да, пожалуй,
не выражает и особенных претензий...
   С задачей этого широчайшего тематического охвата А. Н. Толстой
справился с великолепным блеском.  Трудно вспомнить другую книгу, в которой
автор предложил бы читателю такую разнообразную, широкую и всегда
красочную картину эпохи, в которой бы так безыскусственно автор владел
глазом и вниманием читателя, так легко бесчисленное число раз переносил
его в пространстве, не только не утомляя,  не раздражая этим разнообразием,
но, напротив, очаровывая новизной картин и острой характерной прелестью
все-таки единого ритма показа. Москва во всем ее беспорядочном
разнообразии, царские палаты, боярский дом, площади и улицы, кабаки и
стрелецкие избы, подмосковные села и дворцы, немецкая слобода, потешные
крепости, лавра и дороги к ней, дворянские усадьбы,
застенки - все это только незначительная часть грандиозной территории,
захваченной художественным глазом А. Н. Толстого. С таким же удачным
победным вниманием автор видит и показывает читателю все необозримое
пространство России: южные степи, Дон и Волгу, Воронеж, северные леса и
Северную Двину, дороги в Польшу и дороги в Швецию. Наконец, его глаз
проникает далеко на запад - в Швецию, Голландию, Германию, Польшу.
Территориальный захват книги совершенно рекордный, с ним не может
сравниться никакая другая книга, особенно если принять во внимание
сравнительно небольшой объем "Петра Первого".
   И этот территориальный захват нигде не переходит в простой список мест,
нигде не приобретает характер калейдоскопичности. Каждая сцена, каждая
передвижка автора и читателя совершается с прекрасной убедительной
естественностью, с полным и живым ощущением сочности и реальности
обстановки. Все вместе эти ощущения складываются в одно синтетическое
переживание; когда дочитываешь последнюю страницу, останется чрезвычайно
ясный, близкий и родственный образ целой страны, ее просторов, ее неба.
История у А. Н. Толстого не спрятана в тайниках человеческого жилища, она
проходит именно под небом, и поэтому люди, участники этой истории, в нашем
воображении неразрывно связываются с пространством, они представляются нам
деятелями целой страны. 
   Территориальное разнообразие у А. Н. Толстого не подавляет и не
скрывает человека. Человек на каждой странице остается его главным, в
сущности, единственным героем. И этот человек, с одной стороны, так же
разнообразен, богат возможностями и чувствами, с другой - так же законно
объединяется с другим человеком в напряженном участии в борьбе, в страсти
и искренности, в общем движении. Богатство и естественность человеческих
путей и "переплетов", сложность и размах человеческого движения у А. Н.
Толстого страшно велики, запутаны и в то же время убедительны и логичны,
принимаются читателем с первого слова автора, делаются знакомыми и
понятными с первого взгляда, брошенного на человека. Поэтому А. Н. Толстой
может разрешить себе такую роскошь, какую никогда не разрешит себе другой
писатель: он не боится случайных персонажей, он не боится вспоминать о них
вторично через десятки страниц; все равно, один раз показанные, они живут в
воображении читателя, занимают в нем свое собственное место, не
смешиваются ни с кем другим и в то же время не создают толпы, беспорядка и
неразберихи, каждый несет отчетливую и простую художественную идею, а все
вместе они представляют историю.
   Очень часто страницы романа почти ничего не прибавляют к
научно-исторической хронике, повторяя повествования того или другого
историка. Так проходят картины стрелецких бунтов после смерти Федора
Алексеевича, походов В. В. Голицына, троицкого сидения Петра, азовского
похода, движения четырех стрелецких полков на Москву и их столкновения с
войском Шеина, дипломатического путешествия Украинцева в Константинополь
на корабле "Крепость" и др. Еще чаще автор расцвечивает богатыми красками
известную историческую схему событий, не прибавляя к ней никакой сюжетной
нагрузки. К этому разделу нужно отнести большинство народных сцен,
описания свадьбы Петра, описание его потешных
дел и его путешествий в Голландию и в Архангельск, описание боярской думы,
казни Кульмана, работ в Воронеже, смерти и похорон Лефорта, батальные
подробности Нарвы и первых побед фельдмаршала Шереметева. 
   Во всех этих случаях перед нами проходит история России, рассказанная
прекрасным рассказчиком, но история, лишенная того специфического
авторского вмешательства, которое историю должно обратить в роман. Для
сравнения еще раз позволяю себе возвратиться к "Войне и миру". В этом
произведении роман присутствует везде, отодвигая историю на второй
фабульный план. Бородинское сражение, например, проходит перед читателем в
мыслях, переживаниях, впечатлениях одного из главных героев романа; Л. Н.
Толстой не побоялся для этого глубоко штатскую фигуру Пьера притащить на
самые опасные места боя. В "Войне и мире" партизанская война,
кавалерийская атака, бегство из Москвы, деревня, оставленная помещиками, -
это прежде всего то, что видят и в чем живо участвуют герои романа. Даже
там, где на сцене выступают действительно исторические лица. Наполеон,
Александр или Кутузов, рядом с нами обязательно присутствует или один из
героев, или сам автор, а исторические лица честно служат им, подчеркивая
те или иные предчувствия, мысли или переживания героев. Здесь роман -
действительный распорядитель событиями, и притом распорядитель
тенденциозный.
   У А. Н. Толстого в книге "Петр Первый" роман отодвинут на второй план,
а на первом плане проходит история, проходит в ярких картинах,
восстановленных могучим воображением писателя, в живых движениях
участников, в красках, словах, шумах, но все же это история, а не роман.
   Можно, пожалуй, утверждать, что сам автор не хотел этого. На глазах
читателя роман часто делает попытки вмешаться в историю, но попытки эти
оканчиваются неудачей. Сюжетные линии возникают то в том, то в другом
месте, зачинаются личные человеческие струи, но их течение
непродолжительно, иногда обрывается и исчезает, часто прерывается надолго,
а потом возникает вновь без существенной связи с прошлым, возникает скорее
как иллюстрация, чем в развитии сюжета.  Чувствуется, что герои не
подчиняются писателю, уклоняются от сюжетной работы, и писатель начинает
расправляться с ними при помощи открытого насилия, заставляя их принять
более активное участие в исторических событиях, а не прятаться где-то на
далеких страницах. Только в порядке такого насилия автор принуждает купца
Ивана Артемьевича Бровкина, сломя голову и пугая народ, пролететь через
Москву на своей тележке, ворваться в Казанский собор во время обедни,
расталкивать бояр и сообщить боярину Ф. Ю. Ромодановскому, князю-кесарю:
   "- Четырьмя полки стрельцы на Москву идут. От Иерусалима днях в двух
пути.. Идут медленно с обозами... Уж прости, государь, потревожил тебя
ради такой вести".
   (Иван Артемьевич Бровкин - один из самых безработных героев романа, но
это все же недостаточное основание для того, чтобы поручать ему роль
вестника о передвижении стрелецких полков.)
   Такое авторское поручение ничего не прибавляет ни к купеческой
биографии Бровкина, ни к его психологии, ни к картине самих событий,
связанных с маршем четырех взбунтовавшихся стрелецких полков. В картину 
событий оно даже вносит некоторое искажение. Полки стрельцов
взбунтовались на фронте у г. Торопца - в этом месте происходили довольно
выразительные разговоры их с другим Ромодановским, киевским воеводой
Михаилом Григорьевичем, - а 6 июня 1698 г. они двинулись к Москве, к
которой и подошли 17 июня. Такое движение с фронта к столице четырех
взбунтовавшихся полков, разумеется, не могло произойти не замеченным ни для
киевского воеводы, ни для московской полиции Ф. Ю. Ромодановского. Сам А.
Н. Толстой, повторяя свидетельство историка С. М. Соловьева#1, говорит,
что в Москве началось "великое смятение, бояре и великое купечество
бегут". И поэтому понуждение купца Бровкина выступить в роли вестника
сюжетно слабо оправдано.
   И в других местах автор использует своих героев для случайных
исторических поручений, для выполнения роли исторических статистов,
ничего не прибавляя ни к их характеристике, ни к их биографии. ..
   Роман начинается рассказом о приключениях дворян Василия Волкова и
Михаила Тыртова и мальчиков Алексашки и Алешки Бровкина. До
тридцатых - сороковых страниц читатель имеет право думать, что этим именно
лицам и поручается важная сюжетная нагрузка, что они назначены быть тем
зеркалом, в котором будет отражаться народная жизнь петровской эпохи. Но с
тридцатых страниц эти герои начинают отставать от романа. Алешка буквально
теряется на улице, отстав от своего товарища по беспризорной жизни -
Алексашки Меншикова. Алексашка потом обнаруживается в немецкой слободе, и
ему, конечно, предстоит впереди большая историческая деятельность. Но
Алешка, один из самых видных кандидатов в герои, утерян надолго. На с. 108
он вдруг обнаруживается в поле зрения читателя, но в образе довольно
неожиданном и даже невероятном, ничем не связанном с образом раннего
Алешки - крестьянского мальчика, которого нужда и побои загнали в
беспризорную жизнь: "Однажды он (Алексашка) привел к Петру степенного
юношу, одетого в чистую рубашку, новые лапти, холщовые портяночки.
   - Мин херц... прикажи показать ему барабанную ловкость. Алеша, бери
барабан...
   Не спеша положил Алешка Бровкин шапку, принял со стола барабан,
посмотрел на потолок скучным взором и ударил, раскатился горохом - выбил
сбор, зарю, походный марш, "бегом, коли, руби, ура" и чесанул плясовую -
ух ты! Стоял, как истукан, одни кисти рук да палочки летали - даже не
видно.
   Петр кинулся к нему, схватил за уши, удивясь, глядел в глаза, несколько
раз поцеловал:
   - В первую роту барабанщиком!.."
   Откуда у Алешки степенный вид, чистая одежда, а самое главное, откуда
высшая барабанная квалификация, где провел Алеша свою юность, читатель не
узнает никогда. И здесь по отношению к Алеше автор проявил неразборчивость
средств, только бы поддержать как-нибудь его линию в романе. В дальнейшем
Алеша опускается до положения среднего героя для поручений и иногда
встречается на страницах романа в том или другом деле.  Но в нем нет уже
ничего характерного, ни крестьянского, ни бровкинского, ни барабанного.
   Михайла Тыртов кончает также невыразительно.
   На с. 39 более удачливый и богатый его сверстник Степка Одоевский
оказывает Михайле такую протекцию: "Боярыню одну надо ублаготворить...
Есть одна боярыня знатная... Сидит на коробах с казной, а бес ее
свербит... Понял, Мишка? Будешь ходить в повиновении - тогда твое
счастье... А заворуешься, велю кинуть в яму к медведям - и костей не
найдут".
   Вероятно, Михайла Тыртов попал к этой боярыне и испытал счастье. Какое
отношение имеет это счастье к истории Петра Первого, остается неизвестным.
Сам Тыртов еще один раз показывается на страницах книги:
   "Михаил Тыртов, осаживая жеребца, поправил шапку. Красив, наряден,
воротник ферязи - выше головы, губы крашены, глаза подведены до висков.
Кривая сабля звенит о персидское стремя..."
   В таком великолепном оформлении Степка Одоевский посылает Тыртова
агитировать в народе против Нарышкиных. На протяжении двух страниц Тыртов
пробивается сквозь толпу, и ему не удается сказать ни одного слова
агитации. По поводу этой неудачи Шакловитый говорит Одоевскому:
   "- Половчее к ним надо послать человека..."
   На этом роль Михайлы Тыртова и заканчивается, по крайней мере, в
границах напечатанных двух частей романа. И в этом случае занятно
завязанная личная судьба дворянского сына, впавшего в отчаяние от нищеты и
разорения, обрывается почти необъяснимо.
   Такая же судьба сопровождает и других деятелей романа, намеченных как
будто представлять личные судьбы. Более других развернута линия Саньки,
дочери Бровкина, благодаря вмешательству и покровительству Петра прошедшей
быстрый путь от крестьянской девушки до великолепной придворной дамы,
красавицы и украшения двора Августа II и других. Но даже Санька едва ли
выходит за границы иллюстрации, сама по себе не имеет значения и ни в
какой интриге участия не принимает. 
   Очень слабо намечены в романе линии крестьянских и посадских
протестантов: Цыгана, Иуды, Овдокима, Жемова. Изредка они бродят между
страницами, произносят несколько протестующих слов, грозят и предсказывают.
Наконец, на с. 271-274 показывается настоящее разбойничье гнездо за Окой,
организованное этими персонажами, читатель серьезно рассчитывает
посмотреть, что из этой затеи выйдет, но автор, очевидно, решил, что с
разбойничками возни может быть чересчур много, и разбойничье гнездо
ликвидируется, не успевши себя показать. Жемов потом встречается в
качестве честного кузнеца и участвует в великолепной сцене работы над
якорем, покрикивает на царя. Остальные влачат жалкое сюжетное
существование. В лучшем случае, они состоят в некотором "геройском"
резерве, и автор изредка мобилизует то одного из них, то другого, чтобы
поместить в каком-нибудь наблюдательном пункте - оттуда рассматривать
события. Это, конечно, оживляет картину событий, сообщает им
беллетристический колорит, но, в сущности, представляет псевдосюжетный
прием, ибо ничего не прибавляет к характеристике действующих лиц, обращает
их в служебные пассивные фигуры. Автор довольно часто прибегает к такому
приему. Того же Бровкина он помещает на улице, чтобы наблюдать свадебный
поезд шута Тургенева. Суть изображаемого заключается в самом поезде, а
Бровкин привлекается в качестве статиста
для удобства повествования, а может быть для того, чтобы читатель не забыл
о его существовании. Бывают в таком положении и другие герои. Алексашка и
Алешка наблюдают стрелецкий бунт у Красного крыльца. Василий Волков рыщет
на коне, разыскивая пропавшего молодого царя. (Мог быть на его месте
любой стольник.) Овдоким, Цыган и Иуда наблюдают казнь Кульмана. Алеша
Бровкин набирает солдат на севере и наблюдает попадает Санька в усадьбу
пана Малаховского и ко двору Августа II. В такой же позиции стоит Алеша,
встречая Петра на привале у реки Луги. 
   Из сюжетных починов писателя почти не получается ничего. Работает в
качестве сюжета личная история самого Петра и его ближайших помощников -
лиц исторических. В эту историю автор не вносит вымысла или вносит очень
мало. Можно представить себе усиление сюжетного интереса в изображении
психологии действующих лиц, в изображении тех противоречий и колебаний,
которые переживает каждый герой. Но и с этой стороны роман "Петр Первый"
беден элементами романа.
   Автор не позволяет читателю проникнуть в глубину переживаний героев, он
дает ему только возможность видеть и слышать. Читатель видит очень много:
дома, улицы, пейзажи, лица, мимику, корабли, экипажи, пиры, попойки и
оргии, движение войск, сражения. Все это он видит в замечательной, хочется
сказать больше, в восхитительной, великолепной картинности; здесь
мастерство А. Н. Толстого достигает чрезвычайно высоких степеней. Даже в
самых неважных, пустяковых случаях автор умеет широко открыть читательские
глаза и сделать их острыми. В приведенных выше отрывках, касающихся самых
незначительных мест романа, мы наблюдаем такую же "зрительную щедрость"
писателя, его свободный, остроумный взгляд, его знание людей и жизни.
Барабанщик "Алешка посмотрел на потолок скучным взором". Тыртов, "осаживая
жеребца, поправил шапку". На каждой странице мы встретим такое же
великолепное мастерство видения, такие же экономно-выразительные, простые,
убедительные и всегда неожиданно-талантливые краски. Вот я открываю наугад
первые попавшиеся страницы и делаю это в полной уверенности, что на каждой
найду несколько подобных прелестных строк:
   124. "Софья, вцепясь ногтями в подлокотники, перегнулась с трона, - у
самой дрожали щеки". "Он (Ромодановский)... мотнул жабрами, закрученными
усами, попятился, сел на лавку..."
   222. "Воробьиха вошла истово, но бойко. Баба была чистая, в новых
лаптях, под холщовой юбкой носила для аромату пучок шалфею.  Губы мягкие,
взор мышиный, лицо хоть старое, но румяное, и говорила - без умолку..."
   270. "В саду - черно и влажно. Сквозь раскрытую дверь - звезды. Иногда
падал в полосе света из комнаты сухой лист".
   332. "Курфюрстина была худа, вся в морщинках, недостаток между нижними
зубами залеплен воском, кружева на вырезе лилового платья прикрывали то,
что не могло уже соблазнять".
   Таких примеров можно привести столько, сколько абзацев в книге. Это
зрительное богатство, прежде всего, воспринимает читатель, он
действительно видит людей такими, какими он хочет их представить ему
автор. Затем он слышит их слова, смех, стоны. Наконец, вместе с ними он
ощущает многое при помощи осязания, обоняния, вкуса.
   "Падал тихий снежок, небо было снежное, на высоком тыну сидели галки, и
здесь не так студено, как в сенях".
   "Аннушкино платье шуршало, глаза ее просохли, как небо после дождя".
   "Остро пахло весенней сыростью. Под большими звездами на чуть сереющей
реке шуршали льдины".
   "Сунув руки в карманы, тихо посвистывая, Петр шел по берегу у самой
воды".
   "Кенигсек сидел, подогнув ногу под стул, в левой руке - табакерка,
правая - свободна для изящных движений... Его парик, надушенный мускусом,
едва ли не был шире плеч".
   Читатель не только видит, читатель слышит запахи, ощущает холод сеней и
вместе с ребятами рад, что на дворе теплее, чем в сенях. Но все это он
воспринимает только своими внешними чувствами. Переживания героев, их
размышления, надежды, их самые тайные духовные глубины недоступны внешним
чувствам, автор же очень скупо помогает читателю проникнуть в психику
героев. Можно буквально по пальцам перечислить те места в романе, где А.
Н. Толстой изменяет этой своей скупости, где (приводим только из первой
части) приоткрывается немного великолепная завеса внешнего ощущения и
читатель получает возможность заглянуть в глубину:
   40.  Софья в тереме - ее мысли о женской доле, о ее любви к Голицыну.
   112. Мысли царицы Натальи Кирилловны об опасностях, угрожающих ее сыну
Петру.
   144. Переживания жены Петра Евдокии в одиночестве.
   191. Размышления Василия Васильевича Голицына перед отправлением в
Троицу.
   220. Размышления и чувства Петра во время заседания боярской думы.
   Вот это и все на первую часть, и то очень скупо и неглубоко. Для таких
сравнительно бедных и понятных фигур, как Наталья Кирилловна или жена
Петра Евдокия, этого незначительного проникновения в глубину психики,
может быть, и достаточно. Но для лиц большого человеческого роста, для
таких людей, как Петр, Меншиков, Карл, Голицын, Ромодановский, Лефорт,
для ответственных деятелей эпохи переворота требуется, казалось бы, в
художественном произведении совершенно ясная авторская гипотеза
характеров, развернутая либо в более детальном показе действия, либо в
более откровенном изображении духовной жизни героев. В особенности эти
требование может быть отнесено к образу Петра.
   Несмотря на то что Петру посвящено много страниц, что Петр в романе
много действует, говорит, решает, отзывается на события, читатель не видит
за портретом этого оригинального царя совершенно понятного для него
человека. Вместе с автором читатель переходит от эпизода к эпизоду,
любуется Петром или возмущается, привыкает к его образу и даже готов
полюбить его, сочувствует ему или протестует. Наконец, он закрывает книгу,
и в памяти его остается все тот же исторический Петр, как стоял в памяти и
до романа А. Н. Толстого, может быть, более доступный зрительному
воображению, но как и раньше, непонятный и противоречивый. Два любых
читателя могут о нем заспорить и не прийти к единодушному мнению. В романе
Петр проходит богатой, яркой и интересной личностью,
но личностью более царской, чем человеческой. В его движениях, действиях и
словах всегда виден правитель и деятель, но не всегда виден человек. 
   Так, история Петра развивается с самого начала. Разберем более подробно
несколько эпизодов.
   На с. 90 рассказывается, как Петр снаряжает в Преображенском дворце
потешное посольство бога Бахуса поздравлять именинника Лефорта в немецкой
слободе. В царскую карету, подарок царя Алексея своей молодой жене,
впрягают четверых свиней, в карету запихивают Зотова. Петр сам усаживается
на козлы и погоняет свиней. Петр еще юноша и такой маскарад устраивает
впервые. На празднике у Лефорта, куда он приезжает таким оригинальным
образом, "в первый раз Петр сидел за столом с женщинами. Лефорт поднес ему
анисовой. В первый раз Петр попробовал хмельного".
   Читатель видит свиней, золоченую карету, Петра на козлах, Петра за
столом, впервые с женщинами и впервые пьющего вино. Но он не видит, откуда
это пришло. Почему Петру именно в такой форме захотелось поздравить
Лефорта, что он испытывал на козлах, погоняя свиней, как он сам
представлял свое отношение к Лефорту, к Бахусу, к окружающим, к зрителям.
Роман на эти вопросы ответов не дает.
   Другой эпизод. В танцзале англичанин Сидней с возмущением рассказывает
Петру о закопанной у Покровских ворот женщине, казненной за убийство мужа.
Рассказ взволновал Петра, и он спешит к Покровским воротам. Женщина еще
жива, ее голова торчит над землей, женщина еще разговаривает, отвечает
Петру на вопрос. Петр приказывает застрелить ее. Читатель ничего не видит
в Петре: ни сострадания, ни возмущения, ни мысли; может быть, у Петра
только и было, что некоторое смущение перед иностранцем? Может быть, а
может быть, и нет. Читатель должен догадываться, а для догадок никаких
оснований нет или очень много разнообразных оснований. В таких случаях Петр
выступает в очень скупом, почти механическом реагировании на раздражение,
а таких случаев очень много. Поэтому и весь образ Петра отдает некоторой
механичностью, это впечатление усиливается и внешним характером его
мимики, его резких движений; внутренний же мир Петра остается скрытым или
только вероятным в двух-трех вариантах.  После стрелецкого бунта Петр
возвращается в Москву в страшном гневе; пытки и казни, ярость, выходящая
из всяких берегов, жестокость, даже изуверство, даже несправедливость -
все это как будто понятно. Но в то же самое время Петр способен ласково
принимать бояр и с добродушной иронией просить одолжить ему бороду "на
радостях". И для читателя остается весьма темным вопрос о внутреннем
состоянии Петра: какое место в его переживаниях на самом деле занимал
неудержимый гнев и сколько у Петра было сознательного решения, сколько
было, может быть, страха, простого наслаждения силой и властью, вот этого
самого привычного самодержавного буйства?
   Если так сложно непонятен Петр в гневе, то еще более остается
непонятным он в веселом буйстве, во время праздников, во время довольно
диких своих развлечений. В некоторых случаях читатель допускает, что в
его разгуле выражается какой-то протест против старины, но совершенно
непонятно, какое участие в этом протесте могло занимать явное хулиганство,
тоже пахнувшее стариной.
   Таким противоречивым и загадочным дошел Петр на страницах истории,
таким изображает его и А. Н. Толстой. У А. Н. Толстого к Петру
нескрываемая большая симпатия, даже любовь, тем более можно было ожидать,
что он предложит художественную гипотезу объяснения этой загадочности, что
в его романе "тайна" Петра в большей или меньшей мере будет объяснена.
Петр как человек, как личность и после выхода романа не стал для нас яснее
и понятнее.
   Таким образом, в романе нет не только внешней фабулы, отражающей
развитие отдельных личных биографий, но и фабулы психологической, нет
отражения духовного состояния людей, в том числе и духовного состояния
главного героя.
   Так же чересчур объективно автор рисует и характеры других персонажей.
Меншиков виден со стороны внешних движений: он смел, изобретателен,
находчив, энергичен, свободен и в волевом, и в моральном отношении.  Но он
ведь еще и умен. И вот спросите любого читателя, как относится Меншиков к
реформе Петра, заслуживает ли он его любовь, предан ли он ему в той мере,
в какой это представляется Петру, есть ли в Меншикове кроме эгоизма и
своекорыстия еще и настоящая человеческая страсть? По данным романа на эти
вопросы ответить нельзя. И в отношении к сюжету психологическому А. Н.
Толстой так же не хочет отойти от истории, как и в отношении к сюжету
внешнему. Он не решается предложить определенное объяснение ни для одного
характера исторического лица, сам принимает их так, как они поданы в
истории, и читателю рекомендует это сделать.


2

   Таким образом, "Петр Первый" является, прежде всего, историческим
повествованием, элементы романа в нем очень незначительны, невыразительны.
Эта историчность книги, ее особенная, открытая и прямая эпохиальная
установка, ее глубокий пространственный и социальный захват явились бы
совершенно достаточным основанием для отвода каких бы то ни было попыток
анализа книги с точки зрения требований к роману. Только сам автор дает
основания для такого анализа, в некоторых местах изменяя своему
историческому чистому заданию и вводя в книгу начала личных историй.
   Но как историческая книга "Петр Первый" должен быть признан совершенно
исключительной книгой по своему успеху. Работа А. Н. Толстого не лишена
некоторых ошибок, об этом скажем ниже. Но никому еще не удавалось в строгом
историческом, почти свободном от вымысла изложении дать читателю такую
оживленную, такую красочную, полнокровную и волнующую картину исторических
событий. Да, в книге А. Н. Толстого проходит, прежде всего, история,
читатель не успевает обратиться в спутника какой-либо отдельной личности,
соучастника ее в личной ее судьбе, он не покидает широкого исторического
фронта, он ни на одну минуту не забывает о целой России, но история
проходит перед глазами читателя очаровательной экспрессией, в таком
быстром и живом потоке, что читатель ни на одну минуту не испытывает 
тоски по личной истории того или иного героя.  
Необходимо отметить, что даже личная судьба самого Петра I не
сделалась в романе главной сюжетной линией. Может быть, называя роман
именем Петра, автор и хотел изобразить прежде всего этого царя, может
быть, именно поэтому он уделил так много внимания его отношению к Анне
Монс. Но получилось не так. История оживлена А. Н. Толстым настолько
совершенно, что читатель не хочет выделять никого, в том числе и Петра, из
общего исторического движения. Петр в представлении читателя остается
только главной фигурой в исторических событиях, именно потому интересной,
что в этой фигуре отражается история. Петр начинает ряд многих таких же
важных и таких же исторических фигур. Симпатии читателя к Петру возникают
без связи с его личной судьбой, с его любовью, они возникают потому, что
Петр вместе с другими делает великое историческое дело. И поэтому, может
быть, хорошо, что автор не углубляется в психологические тайны Петра.
   Чем же все-таки объясняется исключительная увлекательность романа
Толстого, если эта увлекательность не обеспечена ни фабульной
оригинальностью и новизной, ни стройным и глубоким сюжетом психологических
картин?
   Может быть, эта увлекательность проистекает из высказываемых автором
мыслей, положений, из той философии автора, которая новым светом освещает
для читателя петровскую эпоху, стремления и борьбу действующих лиц?
   Да, роман "Петр Первый" отличается активным и даже страстным тоном
отношения автора к изображаемым событиям, и это придает роману прелесть
взволнованной искренности и полнокровности настроений. Правда, А. Н.
Толстой нигде не выступает от первого лица, нигде не навязывает читателю
свое мнение, роман ни в какой мере не перегружен сентенцией, но сентенция
все же имеется, она чувствуется и в самом тоне, и в расстановке
действующих лиц, в их высказываниях, в системе исторических сил. В романе
писатель старается вести за собой читателя.  Стараясь быть более или менее
объективным в описании отдельного действующего лица, не усложняя это
действующее лицо излишним грузом авторского вымысла и создавая, таким
образом, впечатление авторской беспристрастности, А. Н. Толстой далеко не
беспристрастен к композиции романа. Очень возможно, что это есть самый
правильный метод изображения исторических событий, правильный способ
высказывания современника по поводу исторических эпох прошлого.
   В художественном произведении, в отличие от строго научных исторических
монографий, мы допускаем активное авторское толкование, но, разумеется,
допускаем только до тех пор, пока нет противоречий между этим толкованием
и наукой, пока автор не искажает историю. По отношению к эпохам не вполне
ясным, не до конца освещенным наукой, возможность такого толкования вообще
шире и больше, и А. Н. Толстой пользуется этой широтой в полной мере.
   Но...
   А. Н. Толстой - писатель советский, и это также обязывает. От него мы
требуем не только соответствия с наукой вообще, а соответствия с наукой
марксистской, требуем применения методов исторического материализма. 
Нашей критикой уже отмечено было, что в своем последнем романе
писатель сделал большие успехи в этом направлении, отказавшись от
предлагаемой им раньше темы трагической уединенности Петра I. В
разбираемом романе Петр изображен на фоне определенной национальной
классовой жизни, и его пути представлены как пути участника классовой
борьбы и выразителя определенных классовых стремлений. Это и сообщает
роману настоящий советский стиль, делает роман увлекательным именно для
советского читателя, уже привыкшего требовать от художественного
произведения той истины, которая только и может прийти от марксистской
мысли.
   Но, удовлетворяя этому требованию в общей установке и методе, А. Н.
Толстой далеко не выполняет его в смысле точности и строгости
художественных показов и выводов.  Отказавшись от трагического освещения
фигур Петра, от гипотезы его личной уединенности в эпохе, писатель захотел
показать его как выразителя определенных классовых стремлений эпохи.
   В показе этих классовых стремлений в книге не все удачно. Находясь,
очевидно, под влиянием концепции Покровского, автор на самую первую линию
выдвинул интересы торгового капитала, игнорируя интересы дворянства. Купец
Бровкин по явно нарочитому замыслу должен изображать этот торговый
капитал, рождающийся от петровской реформы. В романе Бровкин вышел очень
колоритной фигурой, но авторский замысел все же выполнен не был. Правда,
Бровкин говорит Петру после нарвского поражения:
   "Связал нас бог одной веревочкой, Петр Алексеевич, куда ты, туда и мы".
   В романе не доказывается право Бровкина говорить такие слова. Писатель
изо всех сил старается убедить читателя, что Бровкин большой и способный
купец, что он спасает Петра во многих обстоятельствах, что он близок ему и
заинтересован особенно в успехе его царского дела, - старается убедить, но
показать Бровкина в его важном купеческом деле не может.
   В начале романа Бровкин на своем месте. Это забитый и истощавший
крестьянин.
   "На бате, Иване Артемьиче, - так звала его мать, а люди и сам он себя
на людях - Ивашкой, по прозвищу Бровкиным, - высокий колпак надвинут на
сердитые брови. Рыжая борода не чесана с самого Покрова... Рукавицы
торчали за пазухой сермяжного кафтана, подпоясанного низко лыком, лапти
зло визжали по навозному снегу: у бати со сбруей не ладилось... Гнилая
была сбруя, одни узлы. С досады он кричал на вороную лошаденку, такую же,
как батя, коротконогую, с раздутым пузом".
   Такой же он забитый и истощенный, когда привозит своему барину в
Преображенское столовый оброк. В этом человеке никаких особенных
купеческих способностей не проявляется, да, пожалуй, и никаких других
способностей, никакой энергии, никаких стремлений.  Но в этот момент он
получает от сына в подарок три рубля, и с этого момента совершается
чудесное превращение Ивашки Бровкина в знаменитого купца, которому царь
верит больше всех и на которого больше всех надеется. Читатель обязан
верить, что купец Бровкин где-то совершает торговые подвиги,
доставляет царю фураж, полотно, сукно. Во время первого Азовского похода,
обнаружив полный развал в деле снабжения действующей армии, Петр после
расправы приказывает передать все дело снабжения именно Бровкину. Семья
Бровкина делается первой по богатству и "культуре", сам царь принимает
участие в жизни этой семьи и заезжает к Бровкину запросто.
   Но, уверяя читателя, что Бровкин так далеко пошел, автор не решается
показать его в купеческом деле. В романе нет ни одной страницы, где бы
Бровкин был изображен как торговый деятель. Какими способами, при помощи
каких людей, приемов, захвата, клиентуры, как делает Бровкин свое
купеческое дело, в книге не видно. Точно так же не видно, какие особенные
способности, личные качества, сметка, энергия выделили Бровкина из среды,
что именно определило его исключительный торговый успех, поставило во
главе московского купечества. Художник А. Н. Толстой не может изменить
своему острому глазу, и вот как он изображает Бровкина на вершине его
славы:
   "Дом у Бровкиных был заведен по иноземному образцу... Все это завела
Александра. Она следила и за отцом: чтобы одевался прилично, брился часто
и менял парики. Иван Артемьич понимал, что нужно слушаться дочери в этих
делах. Но, по совести, жил скучновато. Надуваться спесью теперь было почти
и не перед кем - за руку здоровался с самим царем. Иной раз хотелось
посидеть на Варварке, в кабаке, с гостинодворцами, послушать занозистые
речи, самому почесать язык. Не пойдешь - невместно. Скучать надо...
   Вечером, когда Саньки дома не было, Иван Артемьич снимал парик и кафтан
гишпанского бархата, спускался в подклеть, на поварню - ужинал с
приказчиками, с мужиками.  Хлебал щи, балагурил. Особенно любил, когда
заезжали старинные односельчане, помнившие самого что ни на есть
последнего на деревне Ивашку Бровкина...
   ...Положив сколько надо поклонов перед лампадой, почесав бока и живот,
совал босые ноги в обрезки валенок, шел в холодный нужник. День кончен.
Ложась на перину, Иван Артемьич каждый раз глубоко вздыхал: "День кончен".
Осталось их не так много. А жалко - в самый раз теперь жить да жить..."
   Великолепные строчки, замечательная характеристика разбогатевшего
холопа, который дорвался до сытной жизни, для которого главное наслаждение
в том, чтобы покрасоваться перед односельчанами, но которому от сытости и
от безделья скучно и некуда себя девать, который рад, что не голодает, но
которому больше ничего, кроме сытости, и не нужно: "жить да жить".
   Годится ли такая фигура для роли петровской буржуазии, для роли
талантливого и оборотистого деятеля, главной опоры петровской реформы? Не
годится, и художник А. Н. Толстой очень хорошо это видит.
   Покровский утверждает, что годится, по секрету от теории Покровского,
писатель себе изменить не может, и мы видели, что самое энергическое
действие, которое автор поручает Бровкину, - это лететь стремглав через
Москву, чтобы рассказать Ромодановскому о передвижении стрелецких полков.
   Еще менее выразительны другие купцы в романе. Писатель не мог
найти в начале XVII в. достаточно выразительную и колоритную фигуру купца.
То обстоятельство, что Петр воевал из-за моря, что Петр строил корабли,
что Петр такое важное, определяющее значение придавал заграничной
торговле, вовсе не означает, что его деятельность направлялась интересами
купечества в первую очередь. Большая заграничная торговля того времени
была почти целиком в руках казны и такою оставалась и после Петра. Русское
купечество XVII в. - это купечество внутренней торговли, его интересы были
действительно связаны с петровской реформой, но не они ее определяли и
направляли.  Петровский флот, за создание которого он воевал и боролся, -
это вовсе был не торговый флот, а флот военный, необходимый для владения
морем и сообщения с заграницей. Но еще долго после Петра заграничная
торговля совершалась при помощи иностранного транспорта и иностранного
купца.
   В эпоху Петра торговые интересы были не столько интересами торгового
оборота, сколько интересами сельскохозяйственного сбыта. Россия вывозила
почти исключительно продукты сельского хозяйства, главным образом
животноводства, и в первую очередь в хороших условиях этого сбыта был
заинтересован тот класс, который владел продуктами сельского хозяйства, -
дворянство. Если бы А. Н. Толстой захотел продолжить анализ деятельности
того же Бровкина, если бы он захотел показать его в действии, он
необходимо пришел бы к дворянской усадьбе, к дворянскому хозяйству.
Писатель утверждает, что Бровкин разбогател на поставках фуража, льна,
шерсти. Вот этот путь от производителя фуража, льна и шерсти к его
главному потребителю и мог обслуживаться кем-либо, отчасти напоминающим
Бровкина, но это вовсе не путь к заграничной торговле и это не путь к
торговому "капитализму". Все эти продукты производились крестьянином и
холопом, но принадлежали дворянину, у него покупались, а продавались
казне, главным образом для военных нужд правительства, отчасти для
перепродажи за границу. И сбыт этих продуктов и самые военные нужды вполне
и до конца были определены интересами того класса, который именно в эпоху
Петра был классом передовым и вступающим в пору своего расцвета и сил, но
еще не победившим окончательно.
   Но как раз дворянство пользуется вниманием А. Н. Толстого меньше всего.
Это произошло не только из-за влияния Покровского, но и по причине многих
исторических традиций, от которых автор еще не вполне освободился. Он не
освободился и от той старой официальной традиции, которая утверждала, что
Петр был представителем идеи государственности, и которая противополагала
его сторонникам местных центробежных интересов.  Не свободен он и от такого
старого утверждения, по которому Петр, прежде всего, западник, а против
него стояли приверженцы идеи национального обособления.
   Все эти заблуждения писатель легко отбросил бы, если бы обратил
внимание на тот класс, который наиболее был заинтересован в петровском
перевороте.
   По другую сторону дворянства стояла аристократия, представительница
тогдашней реакции, родового быта, феодального местного обособления,
патриархальной жизни. Сопротивление аристократии еще не было сломлено
окончательно, она показывала зубы и после Петра, в особенности при
избрании на престол Анны Ивановны в 1730 г., но уже в годы,
непосредственно предшествовавшие Петру, аристократия испытала несколько
сильных ударов, между которыми уничтожение местничества было одним из
главных. Впрочем, главный процесс обессиливания аристократии совершался не
в процессе законодательства, а в процессах экономической жизни. Именно
XVII век отличается постепенным, но быстрым сокращением боярского
землевладения, исчезновением старых феодальных латифундий аристократии.
   А. Н. Толстой проходит мимо этих процессов эпохи. В слишком сгущенных
красках он отмечает дворянское оскудение, преувеличивает боярское
богатство и его стремление к роскоши. Иногда он сам себе противоречит. Он
подробно и красочно описывает оскудение дворянина Волкова, последнее
отчаяние Михайлы Тыртова, но вот они едут в Москву на смотр.
   "Михайла сидел насупившись. Их обгоняло, крича и хлеща по лошадям,
много дворян и детей боярских, в дедовских кольчугах и латах, в
новопошитых ферезях, в турских кафтанах, - весь уезд съезжался на
Лубянскую площадь, на смотр, на земельную верстку и переверстку. Люди, все
до одного, смеялись, глядя на Михайлова древнего мерина: "Эй, ты - на
воронье кладбище ведешь? Гляди, не дойдет"... Перегоняя, жгли кнутами -
мерин приседал... Гогот, хохот, свист. .. Приходилось принимать сраму..."
   Таким образом, не все дворяне так оскудели, как Тыртов и Волков. К
сожалению, А. Н. Толстой ограничивает свои наблюдения исключительно старой
Московской областью. Для конца XVII в. было как раз характерно
распространение дворянского и монастырского землевладения на восток и на юг
России. Это было время построения многих новых городов на Волге и на юге.
К концу века население востока, Приволжья и Прикамья составляло уже около
20% общего населения России, население юга 17,5% и население запада 21%.
   Центральная Московская область сделалась объектом разгрузки. По старой
традиции А. Н. Толстой видит эту разгрузку только в побегах крестьян на
Дон, в разбойничьи шайки: существеннее было бы отметить организованный
отлив населения на восток и юг, совершаемый под дворянским
предводительством.
   Но А. Н. Толстой вообще не интересуется дворянством. Он не замечает
того интересного факта, что только дворянство организованно не выступало
против Петра. Писатель не побывал в дворянской усадьбе, не показал ее
читателю, ограничился только общим утверждением относительно оскудевшего
дворянина и запоротого крестьянина. Он также не освятил отношение между
дворянином и крестьянином, которое вовсе не было похоже на отношение
после Екатерины II, - крепостное право еще не сделалось рабовладением,
только развивалось в направлении к нему.
   Не заметил А. Н. Толстой, что не только купечество, но и дворянство
было опорой петровской реформы. Только поэтому Меншиков начинает свою
карьеру в романе с беспризорничества, а между тем есть все основания
утверждать, что его биография ни в какой степени не начинается с
деклассированного бродяжничества. Скорее всего и вероятнее всего прав С.
М. Соловьев, который приводит данные, показывающие, что отец Александра
Меншикова был дворянином, что по обычаям того времени могло не мешать 
ему занимать должность придворного конюха.  Во всяком случае, кажется,
он был капралом Преображенского полка. Точно так же и торговля пирожками
(факт, достаточно установленный в биографии Меншикова) не обязательно
обращает его в беспризорного, это характерно для ХХ в., но не для XVII в.
   А. Н. Толстой пропустил в своем анализе самый состав Преображенского и
Семеновского полков, он почти не изображает людей этих полков, не
описывает настроение солдат, их отношение к Петру. А между тем
Преображенский и Семеновский полки были главными силами в петровских
руках, они давали от себя ростки во все другие новые полки Петра, они
доставляли для них командный состав, они не изменили ему ни разу и ни разу
нигде не отступили. Под Нарвой только эти два полка не ударились в панику
и отступили с оружием в руках и в полном порядке. Они пользовались со
стороны Петра всегда неизменной любовью; преображенский мундир был его
любимым платьем, преображенские майоры всегда были самыми доверенными
лицами, которым поручалось расследование самых важных государственных
преступлений. А Преображенский и Семеновский полки были полки дворянские
по преимуществу. А. Н. Толстой послушно следует за презрительным
прозвищем, которое присвоено было этим полкам их противниками, партией
Софьи, - "преображенские конюхи", а между тем это прозвище удостоверяет
только силу сарказма, которым партия Софьи несомненно обладала и которым в
данном случае она пользовалась, чтобы подчеркнуть свое боярское презрение
к петровским сподвижникам.
   Не заметив дворянства как основной опоры Петра, А. Н. Толстой,
естественно, не заметил и тех линий раздела, которые проходили между
партией Нарышкиных и партией Милославских, возглавляемых Софьей. И в
данном вопросе он пошел за исторический традицией, которая только одному
Петру приписывала почин реформы, а его противников изображала как
представителей застоя и реакции. Правда, он отмечает культурное
западничество В.  В. Голицына, но подчеркивает его нереальный, мечтательный
характер. Софья же в его изображении выступает как тип старого времени,
преданная исключительно своей женской любви, в ослеплении этой любовью
способная и на кровь, и на жестокость. Увидев Василия Васильевича во
французском платье, она говорит: "Смешно вырядился... что же это на тебе -
французское? Кабы не штаны, так совсем бабье платье..."
   По отношению к Петру она проявляет только злобу, боярскую спесь,
бабскую несправедливую клевету:
   "Весело царица век прожила и с покойным батюшкой, и с
Никоном-патриархом не мало шуток было шучено... Мы-то знаем, теремные...
Братец Петруша, государь наш, - прямо - притча, чудо какое-то, - и лицом и
повадкой, ну, - чистый Никон".
   Все это исторически неверно. В этих словах клевета и на Петра и на
Софью. Таких слов она говорить не могла. Никон отправился в ссылку в
декабре 1666 г., а царь Алексей женился на Наталье Кирилловне в январе
1671 г., Петр же родился еще позже - 30 мая 1672 г., через пять с
половиной лет после ссылки Никона. Если же принять во внимание, что Никон
удалился с патриаршества и разорвал с царем Алексеем в 1658 г.,
то расстояние между удалением Никона и инкриминируемым ему преступлением
увеличивается до 14 лет. Поэтому никаких шуток Настасья Кирилловна
Нарышкина шутить с патриархом не имела возможности.
   На самом деле Софья была замечательной женщиной и замечательным
деятелем своего времени. Это был просвещенный человек, прогрессивно
мыслящий, сумевший разбить тюремные камни и выйти на свободу, способный
управлять государством и управлявший им по-своему неплохо. Между прочим,
Софье должна быть приписана честь уничтожения зверского закона, по
которому женщина, убившая мужа, закапывалась живьем в землю, и Сидней и
Петр уже не имели возможности говорить о такой жестокости. Переворот 1689
г., передавший власть в руки Петра, вовсе не был переворотом в пользу
реформы и не выступал под таким лозунгом.  В то же время он едва ли был
ответом на кровожадные планы Софьи и Шакловитого: пристрастный розыск в
Троице и тот не мог подтвердить это до конца. Скорее можно предположить,
что выступление Нарышкиных было агрессивным выступлением, направленным к
захвату власти и не мотивированным никакими реформаторскими замыслами.
   Софья и ее партия представляли тоже более или менее передовые слои того
же дворянства, но уже пробивавшиеся к положению аристократии и усваивающие
традиции и взгляды последней. Поэтому реформизм этой верхушки был более
спокойным, близким к позициям западного шляхетства, склонным именно у него
заимствовать внешние формы быта и просвещения.
   Софья, может быть, в дальнейшем могла увидеть необходимость решительных
сдвигов в техническом и военном вооружении дворянский державы, как это
увидел Петр.
   Необходимо сказать, что несколько искривленный социологический план
романа не сильно отражается на его художественной ценности. Как уже было
показано, попытка писателя изобразить купечество как наиболее близкий к
Петру и наиболее заинтересованный в его победе слой общества не удалась.
Этот слой не приобрел в романе сильного голоса и никого не может убедить в
своей исторической значимости. В то же время те же Преображенский и
Семеновский полки, дворянский характер которых не подчеркнут как следует
автором и которые возглавляли петровскую армию, армию, в сущности,
дворянскую и служившую дворянским интересам, - эти полки действуют в
романе и реалистически усиливают настоящую значимость Петра.
   Социологические ошибки автора не успевают сделаться пороком романа и не
обедняют картинности и убедительности художественной силы и художественных
средств писателя.


3

   Настоящая увлекательность, настоящая прелесть и богатство книги у А. Н.
Толстого на протяжении всего романа остается не функцией его
социологической схемы, а следствием его острого взгляда, могучего
воображения и замечательного языка.  Эти силы художника позволяют ему легко
преодолеть исторические традиции старой нашей науки, традиции официального
патриотизма, традиции трагического демонизма в фигу-
ре Петра. Бровкин не вышел показателем купеческого первенства, но он
остался одним из русских людей своего времени, и в составе петровского
окружения и он сказал свое нужное слово. В романе мы видим народ, видим
живых людей, не всегда послушных авторским планам, но замечательно
послушных по отношению к требованиям художественной правды. Поэтому и из
Жемова не вышло разбойника, но вышел суровый кузнец, с честью принимающий
участие в петровском деле.
   Самое главное и самое прекрасное, что есть в книге, что в особенности
увлекает читателя, - это живое движение живых людей, это здоровье и всегда
жизнерадостное движение русского народа, окружающего Петра. Несмотря на то
что в книге описывается много жестоких дел, много дикого варварства, много
народного страдания, роман переполнен оптимизмом, в нем в каждой строчке
дышат богатые силы народа, который еще сам своих сил не знает, но который
верит в себя и верит в лучшую жизнь. Этот оптимизм составляет настоящий
стиль "Петра Первого". Как на каждой странице можно найти великолепные
зрительные, слуховые и другие образы, так же на каждой странице мы найдем
и такой же великолепный авторский оптимизм. Уже на первых страницах он
приятно поражает читателя. Даже бровкинская коняка, "коротконогая, с
раздутым пузом", и та свои жалобы склонна выразить в такой форме:
   "- Что ж, кормите впроголодь, уж попью вдоволь".
   И выбежавшие на двор дети тоже не слишком падают духом:
   "- Ничаво, на печке отогреемся".
   А. Н. Толстой отказался от механического противопоставления классовых
групп, а прибегнул к единственно правильному способу расщепления каждого
отдельного явления и продукты этого расщепления предложил читателю как
более или менее полнокровную картину классового общества. 
   Вот обедневший холоп Ивашка Бровкин приехал на помещичий двор. В
дворницкой избе он встречает сына Алешку, отданного боярину в вечную
кабалу.
   "Мальчишка большеглазый, в мать. По вихрам видно - бьют его здесь.
   Покосился Иван на сына, жалко стало, ничего не сказал. Алешка молча
низко поклонился отцу.
   Он поманил сына, спросил шепотом:
   - Ужинали?
   - Ужинали.
   - Эх, со двор я хлебца не захватил. (Слукавил, ломоть хлеба был у него
за пазухой, в тряпице.) Ты уж расстарайся как-нибудь...
   Алешка степенно кивнул: "Хорошо, батя". Иван стал разуваться и - бойкой
скороговоркой, будто он веселый, сытый:
   - Это, что же, каждый день, ребята, у вас такое веселье? Ай, легко
живете, сладко пьете.
   Один рослый холоп, бросив карты, обернулся:
   - А ты кто тут - в рот глядеть!
   Иван, не дожидаясь, когда смажут по уху, полез на полати".
   Даже у этого Ивашки, последнего в общественном ряду, находится
бодрость, и энергия, и человеческое достоинство, позволяющее ему не
просто стонать, а вести какую-то политику. Он все-таки за что-то борется
и, как умеет, сопротивляется.
   Кузьма Жемов, преодолевая решительное сопротивление современников
против... авиации, выражаемое в батогах, рассказывает:
   "Троекуров... Говорю ему, - могу летать вроде журавля, - дайте мне
рублев 25, слюды выдайте, и я через 6 недель полечу... Не верит... Говорю,
- пошлите подьячего на мой двор, покажу малые крылья, только на них перед
государем летать неприлично. Туда-сюда, податься ему некуда - караул-то
мой все слыхали... Ругал он меня, за волосы хватил, велел евангелие
целовать, что не обману. Выдал 18 рублев..."
   И этот же самый Кузьма Жемов, пережив крушение своих летных планов,
разбойное одиночество в лесу, тюрьмы и побои, попадает на каторгу в
тульский завод, но даже в этом месте, даже в предвидении каторжного
рабочего дня в нем не сдается гордость мастера и человека:
   "По дороге сторож сказал им вразумительно:
   - То-то, ребята, с ним надо сторожко. .. Чуть упущение, проспал али
поленился, он без пощады.
   - Не рот разевать пришли! - сказал Жемов. - Мы еще и немца вашего
поучим".
   Даже в мрачные времена тупого боярского правления эта народная энергия
вовсе не склонна была переключаться в энергию терпения и стона.
   "Мужик:
   - ...Мужик - дурак, покуда сыт. А уж если вы так, из-под задницы
последнее тянуть... (взялся за бородку, поклонился). Мужик лапти переобул
и па-ашел, куда ему надо".
   Вот эти самые крестьянские уходы - это не только форма протеста и
борьбы, но и форма активного жизненного мироощущения. Мужик идет "куда ему
надо", а не просто страдает.
   Петр 1 этой бедной и истощенной людской жизни, не лишенной все же
своего достоинства, сделал принудительную прививку энергии. В этом деле он
столько же следовал своей натуре, сколько исторической необходимости. И
только потому, что в русском народе бурлили большие силы, требующие
выхода, только поэтому петровское дело увенчалось успехом. А. Н. Толстой в
высокохудожественной форме показал, что этот успех нужно видеть не в
готовом совершившемся счастье, которое, конечно, было еще невозможно, а в
подъеме народной энергии, в пробуждении народных талантов, в зародившемся
буйном движении разнообразных сил. Часто эти движения не были даже
согласованы друг с другом, часто они сталкивались и мешали друг другу,
часто они вообще не знали, куда себя девать. Да и сам возбудитель этого
движения сплошь и рядом был беспорядочен и противоречив, отражая в себе
всю беспорядочность и сложность происходящих народных сдвигов. В этом
смысле Петр является фигурой большого философского обобщения. Вокруг него,
возбужденные им, влюбленные в него или ему сопротивляющиеся,
разворачиваются молодые силы русского народа, и, несмотря на всю
хаотичность событий, все они чрезвычайно гармонично отражаются в личности
Петра. Поэтому ни в одном месте роман не производит впечатления
дисгармонии или трагического разрыва частей.  Меншиков, например, всегда
стоит в фарватере темы А. Н. Толстого и тогда, когда он со шпагой
бросается на стены
Шлиссельбурга, и тогда, когда он передает Петру любовницу, и тогда, когда
берет взятки. С точки зрения обычной морали, он недостаточно чистоплотен и
высок. С точки зрения же нашего знания, окрашенного и оживленного
рассказом А. Н. Толстого, иначе и не может быть: сила общественных сдвигов
в молодом русском народе в то время была, конечно, гораздо больше силы
какой бы то ни было нравственной традиции. Именно поэтому так правдиво и
жизненно в романе Петр I не только требователен, но и великодушен.
   И по этой же причине нельзя ценность героев романа  А. Н. Толстого
измерять только нравственными мерками. Или можно сказать иначе: великая
нравственная сила заключается в самом факте человеческого пробуждения, в
той замечательной экспрессии, с которой старая Русь расправила свои
неожиданно могучие национальные крылья. Именно поэтому мы любуемся каждым
событием.
   "Девки сразу стали смелы, дерзки, придирчивы, Подай им того и этого.
Вышивать не хотят" (Буйносовы).
   "Петр все больше жил в Воронеже или скакал на перекладных от южного
моря к северному".
   "Лапу! (Обернувшись к Петру, закричал Жемов диким голосом.) Что ж ты!
Давай!"
   "- Петр Ликсеич, вы мне уж не мешайте для бога, - неласково говорил
Федосей, - плохо получится мое крепление - отрубите голову, воля ваша,
только не суйтесь под руку...
   - Ладно, ладно, я помогу только...
   - Идите, помогайте вон Аладушкину, а то мы с вами только поругаемся".
   Русские люди у А. Н. Толстого не боятся жизни и не уклоняются от
борьбы, хотя и не всегда знают, на чьей стороне правда, и не всегда умеют
за правду постоять. Впереди у русского народа еще много десятилетий борьбы
и страданий, но и сил у него так много, что ни в какой порядок он не может
их привести.
   Последние строчки второй книги такие:
   "Федька Умойся Грязью, бросая волосы на воспаленный мокрый лоб, бил и
бил дубовой кувалдой в сваи". 
   Между этой терпеливой и еще мучительной энергией Федьки и страстной,
буйной, нетерпеливой силой Петра все-таки проведена в романе прямая и, в
сущности, жизнерадостная дорога. Автор не скрывает многих темных сторон
жизни русских людей, не скрывает он и темных сторон Петра, но он прекрасно
умеет глядеть на это прищуренным ироническим взглядом, иногда даже и
осуждающим, но всегда умным и жизнерадостным. Даже Буйносов, для которого
дела царские вообще недоступны, и тот, обращаемый в шута, оскорбленный как
будто в лучших чувствах, и тот находит для себя место, пусть даже и
шутовское: он сам изобрел и изготовил мочальные усы и при помощи их
выполняет свое маленькое, но все же общественное дело, имеющее, очевидно,
некоторое значение в том хаосе рождения, в том беспорядке творчества,
которые сопровождали петровскую эпоху.
   На этом фоне просыпающегося в борьбе народа фигура Петра, человека
больших чувств, предельной искренности и высокого долга, становится 
фигурой почти символической, вырастает в фигуру большого
философского обобщения. Он в особенности хорош и трогателен после
нарвского поражения, когда действительно от него требуется высота души и
оптимизма вождя. Но и на каждой странице романа Петр стоит как выразитель
самых мощных, самых живых сил русского народа, всегда готовый к действию,
к учебе, к борьбе.
   Недостатки сюжета, психологической неполноты, исторической неточности -
все это теряется в замечательно бодром и глубоко правдивом действительно
прекрасном пафосе художественного видения и синтеза.
   Художественный оптимизм автора, украшенный ярким, красивым и немного
ироническим словом, огромная сила воображения, буйная страстность в
чередовании картин эпохи, стремительный бег мысли и полнокровное мощное
движение - вот что делает книгу А. Н. Толстого неотразимо привлекательной.
В ней реализм действительно является реализмом социалистическим в самом
высоком и полном значении этого слова, ибо трудно себе представить
описание исторических деятелей и событий, которое было бы так наполнено
понятными и близкими нам ощущениями движения, веры, энергии и здоровья. 
Это редкая книга, которая в одинаковой сильной степени и русская, и
советская.


Сайт управляется системой uCoz

«Петр Первый» Толстой Алексей Николаевич — описание книги | Эксклюзив: Русская классика

Алтайский край

Альметьевск

Ангарск

Астрахань

Белгород

Благовещенск

Братск

Владивосток

Владимирская область

Волгоград

Волгоградская область

Воронеж

Воронежская область

Екатеринбург

Ивановская область

Иркутск

Кабардино-Балкарская Республика

Калужская

Кемерово

Кемеровская область

Киров

Краснодарский край

Красноярск

Курганская

Курск

Липецк

Москва

Московская область

Нижегородская область

Нижний Новгород

Нижний Тагил

Новосибирск

Новосибирская область

Омск

Оренбург

Оренбургская область

Орловская область

Пенза

Пермский край

Пермь

Республика Адыгея

Республика Башкортостан

Республика Бурятия

Республика Крым

Республика Мордовия

Республика Северная Осетия — Алания

Республика Татарстан

Республика Тыва

Республика Хакасия

Ростов-на-Дону

Ростовская область

Рязань

Самара

Самарская область

Саратов

Саратовская область

Свердловская область

Севастополь

Ставрополь

Ставропольский край

Старый Оскол

Тамбов

Тамбовская область

Тверь

Томск

Тула

Тулун

Тульская область

Тюмень

Ульяновская область

Ханты-Мансийский автономный округ

Челябинск

Челябинская область

Чувашская Республика

Ямало-Ненецкий автономный округ

Ярославль

Ярославская область

«Роман «Петр первый» как произведение социалистического реализма»

“Петр — первый в нашей литературе
настоящий исторический
роман. Книга — надолго.
М. Горький

Особое место в советской литературе занял исторический роман Алексея Николаевича Толстого “Петр Первый”, названный Горьким превосходным.
В произведении воссоздана широкая картина русской жизни на рубеже XVII—XVIII веков. Самые разные слои общества выведены автором на страницах книги: придворные и бояре, купцы и посадские люди, крестьяне и стрельцы.
Роман состоит из трех книг. Каждая часть отражает отдельный период Петровской эпохи, дает характеристику деятельности царя в эти годы. Первая книга рассказывает о борьбе Петра с боярами, с косностью и отсталостью старой Руси. Нововведения царя тормошили устоявшийся уклад, вносили недовольство и сумятицу в умы бояр. Ярким представителем консервативного лагеря является Буйносов, который внешне вынужден подчиняться напористости царя, но всей натурой своей сопротивляется Петру, не понимая, что наступили новые времена и нужно меняться самому или время сметет тебя, как сор и пену, сильным потоком новых идей.
Первая книга заканчивается пророческими словами: “Ужасом была охвачена вся страна. Старое забилось по темным углам. Кончалась византийская Русь. В мартовском ветре чудились за балтийскими побережьями призраки торговых кораблей”.
Во второй книге рассказывается о первых победах русских над шведами, о выходе их к Балтийскому морю и о строительстве нового города — Санкт-Петербурга.
Толстой правдиво показывает неимоверные трудности, которые приходилось преодолевать русским в решении военных задач и при строительстве города на диких невских берегах. Но, поставив перед собой цель, царь неукоснительно требовал выполнения своих замыслов, чего бы это ни стоило. Третья книга посвящена борьбе за Нарву. Роман остался незаконченным. Он обрывается на описании захвата русскими крепости Нарва и входа царя в побежденную крепость.
Смерть помешала писателю закончить свой замысел. А. Н. Толстой хотел завершить роман событиями Полтавской битвы или Прусским походом Петра. Но, несмотря на незавершенность работы, произведение является одним из лучших в жанре исторического романа.
В произведении “Петр Первый” А. Толстой сумел исторически достоверно изобразить прошлое, опираясь на подлинные документы эпохи. В его романе вымысел связан с историей, вытекает из объективных фактов. Вместе с тем “Петр Первый” является советским историческим романом, отражающим диалектику развития исторического процесса Петровской эпохи.

Петр Первый Алексей Николаевич Толстой

Петр Первый недавно вошел в мою десятку лучших за все время. Алексей Толстой не имеет отношения к Льву Толстому, автору «Войны и мира»; На мой взгляд, Алексей гораздо более великий писатель. Эта книга находит юмор и надежду посреди ужаса и отчаяния; это сексуально, остроумно и забавно.

В первых строках «Петра Первого» мы встречаем Саньку, бедную девочку в потертых лохмотьях, сидящую голышом на еще теплой плите с братьями в разгар русской зимы.Через две трети она будет

«Петр Первый» недавно вошел в мою десятку лучших за все время. Алексей Толстой не имеет отношения к Льву Толстому, автору «Войны и мира»; На мой взгляд, Алексей гораздо более великий писатель. Эта книга находит юмор и надежду посреди ужаса и отчаяния; это сексуально, остроумно и забавно.

В первых строках «Петра Первого» мы встречаем Саньку, бедную девочку в потертых лохмотьях, сидящую голышом на еще теплой плите с братьями в разгар русской зимы.Через две трети она станет любимицей каждого двора в Европе, сможет легко читать и разговаривать на семи языках — с триумфом у нее будет нарисованный полностью обнаженный портрет, чтобы выставить напоказ свою современность на фоне увядающей старой России, ее лицемерие и его древняя вера. Она становится главным символом петровской России.

Изгнанный из Кремля с его опасными, часто смертоносными интригами в детстве из-за своей старшей сестры, чьи амбиции помешали бы ему когда-либо стать мужчиной, Питер в детстве остается встречаться с крестьянскими мальчиками.С ними он играет в войну, строит форты и изображает парусные корабли.

Он достигает совершеннолетия с настоятельной и отчаянной необходимостью привлечь внимание Европы к России и в современную эпоху, несмотря на суеверия старой веры и непокорность древней и ленивой аристократии его страны.

Он жестоко обращает свой народ на новые методы, воспитывая крестьян и бедняков, которые разделяют его стремление и понимание, для создания постоянной армии и первого в России военно-морского флота против дисциплинированного солдата-короля Швеции.Здесь мы присоединяемся к неудавшимся битвам, нескончаемой борьбе за то, чтобы накормить и одеть армию и целый народ против жестокости дикой русской погоды. Здесь мы становимся вуайеристами в первой попытке Петра полюбить и, наконец, в его предстоящем браке с бывшей рабыней, которая станет его царицей.

Но это видение Толстым тех бурных времен и его безупречное чувство юмора, противопоставляющее лучшее и худшее из достижений Петра, — вот что привело середину 1700-х к блестящей жизни. Наряду с историческими персонажами Толстой конкретизирует второстепенных, вымышленных персонажей, которые дают образное представление о мире Петра.

Петр Первый создавался более 30 лет, и его обязательно нужно прочитать всем, кто ценит искусство письма или историю, или просто попадает в другой мир через страницы большого чтения.

Peter Bognanni — английский — Macalester College

Доцент, английский язык
Художественная литература, особенно современная; Писательское творчество; сценарист и кинематограф; юмористическое письмо; современный роман.

Old Main, 203
651-696-6557
bognanni @ macalester.edu

Питер Богнанни — уроженец Айовы, бывший ученик Мастерской писателей Айовы. Его первый роман « Дом будущего » (Amy Einhorn Books / Putnam 2010) получил премию «Лос-Анджелес Таймс» за первую художественную литературу, премию «Новый автор» на премии Iowa Author Awards и премию Алекса Американской библиотечной ассоциации. Он был финалистом книжной премии Миннесоты и полуфиналистом премии первого писателя-романиста Университета Содружества Вирджинии имени Кэбелла.Это был также выбор Barnes & Noble Discover Great New Writers и Indiebound Next. Короткие художественные произведения, эссе и юмористические статьи Питера были опубликованы в New York Times, Book Blog, The Huffington Post, Large-Hearted Boy, Five Chapters, Gulf Coast, The Bellingham Review, McSweeney’s Internet Tendency, Paper Darts, и револьвер. Он был лауреатом Римской премии Американской академии искусств и литературы 2013 года, которая отправила его в Рим по стипендии на год.Питер также иногда бывает сценаристом. В 2013 году он был награжден стипендией независимого киносценариста.

Направления обучения

• Художественная литература (особенно современная)
• Творческое письмо
• Сценарист и киноведение
• Юмор письма
• Современный роман

Курсы осень 2020

• ENGL 150-03: Введение в творческое письмо (Mod 1)
• АНГЛИЙСКИЙ 284-01: Мастерство письма: Сценарий (мод. 2)

Награды и почести

• Победитель: Премия Американской академии искусств и литературы, 2013 г.
• Победитель: Премия Art Seidenbaum за первую беллетристику, Лос-Анджелес Times Book Awards, 2010
• Победитель: Премия для начинающих авторов, Iowa Author Awards, 2010
• Победитель: Премия Алекса, Американская библиотечная ассоциация, 2010 г.
• Финалист: Премия за новеллы и рассказы, Minnesota Book Awards, 2010
• Финалист, Barnes & Noble Discover Great New Writers Pick, 2010
• Полуфиналист: Премия первого романиста Университета Содружества Вирджинии имени Кэбелла, 2010 г.
• Selection, награда IndieBound Next, 2009 г.
• Номинант на премию Pushcart Prize за «Хроники Пэдмена», 2008 г.
• Выбор, 100 выдающихся рассказов, выбранных Стивеном Кингом в рейтинге лучших американских рассказов , 2007

Бакалавр: Макалестер Колледж

MFA: Мастерская писателей Университета Айовы

Орден Петра Майских книг

Питер Мэй — шотландский автор детективов, детективов и триллеров, а также автор телевидения и бывший журналист. Выросший в Глазго, Питер хотел стать писателем с раннего возраста. Прежде чем он смог достичь этой цели, он стал журналистом, чтобы оплачивать счета. Когда ему был 21 год, он выиграл премию «Молодой журналист года» Шотландии и написал статьи для The Scotsman и Glasgow Evening Times . Он оставил журналистику в 1978 году, чтобы писать на телевидении, и создал несколько телешоу для BBC и для шотландского телевидения. Как писатель, он пишет сериалы «Китайские триллеры» и «Файлы Энцо».

Первым романом Питера был « Репортер », который он адаптировал для телевидения BBC под названием «Стандарт». Ниже приводится список романов Питера Мэя в порядке их выхода в свет:

Порядок публикации Китайских триллеров

Порядок публикации книг Энцо Файлов

Порядок публикации книг о трилогии Льюиса

Порядок публикации автономных романов

Порядок публикации нехудожественных книг

Примечания: Экстраординарные People также был опубликован как Dry Bones . The Critic также известен как A Vintage Corpse . Модель Hidden Faces также была опубликована под названием The Man With No Faces .

Если вам нравится Peter May Books, вы полюбите…

Питер Мэй Краткое содержание: В отдельном романе Питера Мэя « Благородный путь» богатый беженец из Камбоджи просит помощи у британского солдата Джека Эллиота, склонного к самоубийству, чтобы спасти свою жену и детей от красных кхмеров. Эллиот принимает задание в надежде, что он будет убит посреди миссии.

«Черный дом» — первый роман в трилогии Питера Мэя Льюиса — детективном сериале, действие которого происходит на острове Льюис в Шотландии. На острове происходит убийство, которое напоминает убийство на материке, поэтому следователь из Эдинбурга Фин Маклауд хочет знать, связаны ли они на самом деле. Фин сам с острова, так что это его возвращение спустя почти два десятилетия, и оно также откопает некоторые плохие воспоминания о его прошлом.

Второй в майской трилогии Льюиса — это Человек Льюиса .Фин находит тело, которое является родственником по ДНК Тормода Макдональда, старика с деменцией. Однако Макдональд всегда считал, что он единственный ребенок. Семья Макдональдов обращается к Фину Макладу за помощью в выяснении правды.

Магазин по всему миру: Amazon.com | Amazon.co.uk | Amazon.ca

Книг из серии «Лорд Питер Уимси» в заказе

Агата Кристи может быть королевой преступности, но есть еще несколько писателей, которым определенно место в ее дворе.Одна из этих писательниц — Дороти Л. Сэйерс. Хотя она никогда не добивалась такой же известности, как Агата Кристи, в свое время ее читали и уважали, а ее персонаж, лорд Питер Уимси, остается одним из самых известных в детективной литературе.

Новая книга, Общество взаимного восхищения: как Дороти Л. Сэйерс и ее Оксфордский кружок изменили мир для женщин Мо Моултона рассказывает о времени, проведенном Сэйерс в Оксфорде, отстаивая права женщин. Это увлекательное чтение и отличный взгляд на разум, который вскоре после этого создал лорд Уимзи.Если вы всегда интересовались Дороти Л. Сэйерс и ее работами, я настоятельно рекомендую прочитать эту историю, прежде чем погрузиться в серию.

Примите вы мой совет или нет, но сериал — восторг и говорит сам за себя. Вот книги из серии лорда Питера Уимси для новых читателей или давних поклонников, которые хотят освежить свои знания.

Чье тело?

Лорд Питер Уимзи втягивается в свое самое необычное дело, когда он расследует смерть купальщика, найденного в ванной пригородного архитектора.

Облака свидетеля

Путешествуя по Парижу, лорд Уимзи потрясен, узнав, что его брат Джеральд был арестован за убийство. Он спешит домой, чтобы помочь очистить имя своего брата.

Неестественная смерть

Пожилая Агата Доусон больна и определенно подходит к концу своей жизни, но когда ее находят мертвой после того, как ей осталось жить шесть месяцев, лорд Уимзи подозревает нечестную игру.

Неприятность в клубе Беллона

Когда старый генерал Фентиман, герой Крымской войны, и его сестра умирают в один день, их богатое поместье приходит в упадок. Но было ли что-то зловещее за случайной смертью братьев и сестер?

Сильный яд

Лорд Питер Уимси спешит доказать невиновность прекрасной Гарриет Вэйн, которая предстает перед судом за отравление своего жениха, после того как начинает подозревать ее невиновность.

Пять красных селедок

Во время отпуска в Шотландии лорд Питер Уимси наблюдает за смертью ненавистного местного художника, которого нашли мертвым у подножия утеса.

Иметь его тушу

Теперь, когда ее имя очищено, Харриет Вэйн уезжает в отпуск. Но она, кажется, не может избежать убийства и в конечном итоге просит человека, который спасает ее от виселицы, лорда Питера Уимзи, присоединиться к ней в расследовании преступления.

Убийство должно рекламироваться

Лорд Питер Уимси работает под прикрытием в рекламном агентстве, чтобы выяснить, кто столкнул человека с лестничного пролета.

Девять портных

Оказавшись в автокатастрофе, лорд Питер Уимси и его слуга Бантер снова оказываются в центре убийства, ища убежища в ближайшей церкви.

Безумная ночь

Харриет Вейн обращается к лорду Питеру Уимси с просьбой помочь ей раскрыть автора неприятных писем, отправленных ей на ее встрече в Оксфордском колледже Шрусбери.

Медовый месяц Бусмена

Наконец-то поженившись, лорд Питер Уимси и Гарриет Вейн прервали медовый месяц — чем еще? — убийство, когда находят труп убитого смотрителя.

Престолы, Господства

Молодожены лорд Питер Уинси и Харриет Вейн возвращаются домой из медового месяца и попадают прямо в другую тайну: убийство богатого лондонца.

Презумпция смерти

Пока лорд Питер находится за границей по секретным делам Министерства иностранных дел, его жена, Гарриет Вэйн, забирает их детей в безопасное место в стране.Но вскоре она обнаруживает, что убийство происходит повсюду в мире, когда в небольшом городке находят труп.

Изумруды Аттенбери

Много лет назад лорд Питер Уимси сделал себе имя, вернув украденные Изумруды Аттенбери. Спустя годы внук первого клиента лорда Питера просит его помочь доказать, кому на самом деле принадлежат драгоценные камни.

Поздний ученый

Лорд Питер Уимси отправляется разрешить спор между членами Св.Северина в Оксфордском университете. Сначала он думает, что это ссора, но когда один человек исчезает и Товарищи начинают умирать, лорд Питер и леди Харриет спешат поймать зловещего убийцу.

Получите лучшее в мистике и триллере, доставленном в ваш почтовый ящик

Нажимая «Зарегистрироваться», я подтверждаю, что прочитал и согласен с Политикой конфиденциальности Hachette Book Group. и Условия использования

Либерти Харди — старший редактор Book Riot, соведущий All the Books, судья «Книга месяца» и, прежде всего, жадный читатель.Она живет в штате Мэн со своими кошками Миллеем, Фаррохом и Зевоном. Вы можете увидеть фотографии ее кошек и заказать уловы в Twitter @MissLiberty и Instagram @franzencomesalive.

Дикий (Роман Питера Эша № 5) (Мягкая обложка)

9,99 долл. США

Обычно отправка 2-5 дней

Описание

---

В последнем триллере от автора бестселлеров Скиталец ветеран войны Питер Эш выслеживает убийцу и его преступную семью в самом суровом и суровом ландшафте, с которым он когда-либо сталкивался.

Теряя позиции в борьбе с посттравматической клаустрофобией, ветеран войны Питер Эш не собирается садиться в самолет — пока скорбящая женщина не просит Питера найти ее восьмилетнего внука. Дочь женщины убита. Эрик, муж мертвой дочери, является единственным подозреваемым, он забрал своего маленького сына и бежал в Исландию, чтобы защитить беззаконную семью Эрика.

Найти мальчика становится сложнее, когда Питера встречает в аэропорту человек из посольства США.По неизвестным и неофициальным причинам кажется, что собственное правительство Питера не хочет, чтобы он был в Исландии. Полиция дает Питеру два дня осмотра достопримечательностей Рейкьявика, прежде чем он должен явиться домой, чтобы получить первое свободное место. . . и когда они понимают, что Питер не пойдет домой, пока не выполнит свою миссию, они тоже начинают охотиться за ним.

От самой северной европейской столицы до заржавевшего рыболовецкого судна и удаленной фермы в двух шагах от Арктики — Питер должен противостоять своему растущему посттравматическому стрессу и самой сильной исландской метели за поколение, чтобы найти убийцу, кроме восьмилетнего мальчик, и держаться подальше от исландской тюрьмы — или холодной исландской могилы.

Об авторе

---

Ник Петри — автор четырех романов из серии «Питер Эш», последний из которых Разорви его . Его дебютный фильм «Скиталец » получил награды ITW Thriller и Барри за лучший первый роман, а также стал финалистом премий Эдгара и Хэммета. Муж и отец, он живет в Милуоки.

Похвала за…

---

«Если вы еще не в поезде #PeterAsh, прыгайте в него сейчас же.#TheWildOne — прекрасно написанный роман, богатый глубокими, сложными персонажами, полным ходом и великолепно реализованным сеттингом. @_NickPetrie_ работает хедлайнером ». — Роберт Крейс, автор A Dangerous Man

« Исключительные писательские способности Ника Петри заслужили его сравнение со многими великими триллерами, но The Wild One объявляет, что период настал. конец: Петри устанавливает планку, но не достигает ее ». — Майкл Корита, New York Times , автор бестселлеров « Те, кто желает мне смерти »

« Захватывающий….Мощное дополнение к серии ». — Shelf Awareness (звездный обзор)

« Этот кинетический, захватывающий дух шедевр показывает, почему Петри здесь, чтобы остаться ». — Publishers Weekly

« Множество авторов хочу быть следующим Ли Чайлдом, но только у Петри есть шанс завоевать этот титул. Его серия Питера Эша ничуть не уступает книгам Джека Ричера, а его последняя работа — первая серия за пределами Соединенных Штатов — является его лучшей работой на сегодняшний день.Я прочитал это за один присест, и меня зацепило с первой страницы ». — Настоящий книжный шпион

« Писатель Ли Чайлд благословил Эша как персонажа, достойного сравнения с его собственным Джеком Ричером. Что еще отличает романы Петри, так это то, что глубина заботы, которую он вносит, когда пишет о значительном посттравматическом стрессе Эша… «Дикий» — это еще и любовное письмо Исландии и ее народу… Роман Петри характеризует ее как красивую и цивилизованную страну. Если у Эша должна быть темная ночь души где-нибудь, он не мог выбрать лучшего места.»- The Milwaukee Journal-Sentinel

« Ник Петри еще раз доказывает, что он маэстро, владеющий своей клавиатурой со всей ловкостью дирижерской дубинки, в The Wild One … Кажется, это месяц для Потрясающие боевики, и Петри здесь на удобной, знакомой земле. «Дикий» — это дикая поездка, которая мчится с головокружительной скоростью к потрясающему выводу »- Providence Journal

1 Петр, ПЕРВОЕ ПИСЬМО ПЕТРА

Это письмо начинается с обращения Петра к христианским общинам, расположенным в пяти провинциях Малой Азии (1 Пет. 1: 1), включая районы, евангелизированные Павлом (Деяния 16: 6–7; 18:23).Христиан побуждают оставаться верными своим стандартам веры и поведения, несмотря на угрозы преследований. Многочисленные ссылки в письме предполагают, что церкви, к которым обращались, были в основном язычниками (1 Пет. 1:14, 18; 2: 9–10; 4: 3–4), хотя в значительной степени используется Ветхий Завет (1 Пет. : 24; 2: 6–7, 9–10, 22; 3: 10–12).

Содержание после обращения одновременно вдохновляет и увещает этих «избранных странников» (1 Пет. 1: 1), которые, стремясь жить как народ Божий, чувствуют отчуждение от своих прежних религиозных корней и общества вокруг них.Обращается к воскресению Христа и будущей надежде, которую оно дает (1 Пет. 1: 3–5), а также к переживанию крещения как нового рождения (1 Пет. 1: 3, 23–25; 3:21). Страдания и смерть Христа служат одновременно источником спасения и примером (1 Пет. 1:19; 2: 21–25; 3:18). Что такое христиане во Христе, как люди, получившие милость, которые должны провозглашать и жить согласно Божьему призванию (1 Пет. 2: 9–10), неоднократно разъясняется для всех видов ситуаций в обществе (1 Пет. 2:11). –17), работу (даже в качестве рабов, 1 Пет. 2: 18–20), дом (1 Пет. 3: 1–7) и общее поведение (1 Пет. 3: 8–12; 4: 1–11).Но над всем нависает возможность страдать как христианин (1 Пет. 3: 13–17). В 1 Пет. 4: 12–19 гонения описываются как уже происходящие, поэтому некоторые полагают, что письмо было адресовано как местам, где уже происходило такое «испытание огнем», так и тем местам, где оно могло вспыхнуть.

В письме постоянно смешиваются моральные увещевания ( paraklēsis ) с катехетическими сводками милосердия во Христе. Поощрение к верности, несмотря на страдания, основано на видении смысла христианского существования.Акцент на крещении и ссылки на различные особенности литургии крещения предполагают, что автор включил в свою экспозицию многочисленные проповеднические, верные, гимнические и сакраментальные элементы обряда крещения, ставшие традиционными с самого начала.

С Иринея в конце II века до наших дней христианская традиция считала апостола Петра автором этого документа. Поскольку он принял мученическую смерть в Риме во время преследования Нерона между 64 и 67 годами нашей эры, предполагалось, что письмо было написано из Рима незадолго до его смерти.Это подтверждается ссылкой на «Вавилон» (1 Пет. 5:13), кодовое название Рима в ранней церкви.

Некоторые современные ученые, однако, на основании ряда особенностей, которые они считают несовместимыми с петровской аутентичностью, рассматривают письмо как произведение более позднего христианского писателя. Такие особенности включают культурный греческий язык, на котором он написан, который трудно приписать галилейскому рыбаку, вместе с использованием им греческого перевода Септуагинты при цитировании Ветхого Завета; сходство мыслей и выражений с литературой Павла; и намек на широко распространенные преследования христиан, которые не происходили, по крайней мере, до правления Домициана (А.Д. 81–96). С этой точки зрения письмо датируется концом первого века или даже началом второго, когда есть свидетельства гонений на христиан в Малой Азии (письмо Плиния Младшего Траяну, 111–12 гг. Н. Э.).

Другие ученые, однако, полагают, что эти возражения можно устранить, обратившись к секретарю Сильванусу, упомянутому в 1 Пет. 5:12. Такие секретари часто литературно выражали мысли автора своим языком и стилем. Преследования могут относиться к местным притеснениям, а не к систематическим репрессиям со стороны государства.Следовательно, в документе нет ничего несовместимого с петровским авторством 60-х годов.

Другие ученые занимают среднюю позицию. Многочисленные литературные контакты с литературой Павла, Иакова и 1 Иоанна предполагают общий фонд традиционных формулировок, а не прямую зависимость от Павла. Такие литургические и катехизические традиции, должно быть, были очень древними и в некоторых случаях имели палестинское происхождение.

Однако маловероятно, чтобы Петр адресовал письмо языческим церквям Малой Азии при жизни Павла.Это предполагает период после смерти двух апостолов, возможно, в 70–90 годах нашей эры. Автор был бы учеником Петра в Риме, представляя петровскую группу, которая служила мостом между палестинскими истоками христианства и его расцветом в языческом мире. Проблема будет заключаться не в гонениях со стороны официальных властей, а в том, что трудно жить христианской жизнью во враждебной светской среде, которая исповедует другие ценности и подвергает христианское меньшинство насмешкам и притеснениям.

Основные разделы Первого послания Петра следующие:

1. Адрес (1: 1-2)
2. Дар и призвание Бога в крещении (1: 3–2: 10)
3. Христианин во враждебном мире (2: 11–4: 11)
4. Совет гонимым (4: 12–5: 11)
5. Заключение (5: 12–14)

I. Адрес

Утраченная конституция: Роман Питера Фэллона (Питер Фэллон и Эванджелин Кэррингтон # 3) (Мягкая обложка)

Пожалуйста, напишите или позвоните, чтобы узнать о наличии и цене

В настоящее время нет в наличии — НЕЛЬЗЯ ЗАКАЗАТЬ

Описание

---

Эксперт по редким книгам Питер Фэллон и его подруга Эванджелина, главные герои из Back Bay и Harvard Yard, вернулись для очередной охоты за сокровищами во времени.Они узнали о раннем аннотированном проекте Конституции, украденном и вывезенном контрабандой из Филадельфии. В примечаниях к проекту на полях с шокирующими подробностями излагаются недвусмысленные намерения Основателей — безошибочный смысл Билля о правах. Утерянная Конституция, которую на протяжении более двух веков разглашали и разграбляли, торговала и скрывала, могла навсегда изменить историю Америки — и ее будущее.

Кроме того, Конгресс уже в состоянии войны, борьба с зубами и когтями над вечно спорного Билля о правах.Когда о существовании утраченного призыва становится известно, начинается неистовый поиск, поскольку обе стороны партизанской машины считают, что это укрепит их аргументы. Сражаясь с политиками с обеих сторон дебатов, Питер и Эванджелина должны сначала добраться до документа, потому что они знают, что, если его найдут не те люди, они сожгут его, лишив нацию ее конституционных оснований.

Поиски переносят Питера и Эванджелину в богатую историю Америки и Новой Англии, от восстания Шэя до зарождения американской промышленной революции и марша легендарного 20-го Мэна в Гражданской войне.

Прошлое и настоящее сталкиваются друг с другом по мере того, как набирает обороты поиск тяги. Наконец, в первую ночь Мировой серии, в этой Мекке Новой Англии, в легендарном Бостонском Фенуэй-парке, все вспыхивает, и правда наконец раскрывается.…

Об авторе

---

New York Times Автор бестселлеров Уильям Мартин наиболее известен своей исторической беллетристикой, в которой ведется хроника жизни великих и анонимных людей в американской истории, одновременно оживляя легендарные места Америки, от Кейп-Код до Аннаполиса С по Город мечты .Его первый роман, Back Bay, , познакомил с бостонским охотником за сокровищами Питером Фаллоном, который до сих пор отслеживает артефакты в ландшафте нашего национального воображения. Последующие романы Мартина, в том числе Гарвардский двор , Гражданин Вашингтон и Утраченная конституция. сделали его «рассказчиком, чья мягкость соответствует его амбициям». ( Publishers Weekly, ) Он также написал отмеченный наградами документальный фильм PBS и культовый классический фильм ужасов.Он был удостоен Книжной премии Новой Англии 2005 года, присужденной «автору, чьи работы являются значительным вкладом в культуру региона». А в 2015 году он получил премию Сэмюэля Элиота Морисона за четыре десятилетия воплощения истории в жизнь. Он и его жена живут недалеко от Бостона, города, который его постоянный персонаж Питер Фэллон называет своим домом, и у него трое взрослых детей.

Похвала за…

---

«Хорошая тайна, лучшее изучение конституционных вопросов и великолепная песнь Новой Англии, ее людям, природной красоте и богатствам.»- Publishers Weekly

« Динамичный политический триллер … »- The Boston Globe

« Богатые исторические эпизоды. . . расскажите увлекательную семейную сагу с красиво нарисованными персонажами, действие которой происходит в мельничных городах и лесах Новой Англии, начиная со времен сразу после революции, до гражданской войны и до начала 20 века. Захватывающий. Настоятельно рекомендуется.» — Библиотечный журнал

«Поездка на ракетных санях, которая понравится любителям истории, фанатам заговоров, ботаникам-головоломкам и даже фанатам бейсбола.После прочтения «Утраченная конституция» , «Зеленый монстр» будет иметь совершенно новое значение для поклонников Red Sox. Уильям Мартин — не только один из лучших историков Америки, он еще и рассказчик первоклассных историй ». — Рэнди Уэйн Уайт, автор бестселлеров New York Times «Тампа Берн» и «Санибел Флэтс»

«Умный, остроумный.